Шли по длинному коридору. Еще раз проходили сквозь рамку. На глаза вновь попадалось предупреждение о полном запрете использования телефонов. Значительных, но не гигантских, не подавляющих размеров приемная. Приветливый помощник, а через минуту и улыбающийся советник и друг директора Роберт Маркарян. Конечно, все, кроме охраны при входе, в хорошо отглаженных штатских костюмах и при галстуках. Таков был строгий дресс-код этого учреждения. Часы показывали шесть, мы входили. Лене Евгений Максимович всегда целовал руку, мне доставалось рукопожатие.

Приглашение рассаживаться поудобнее — мы всегда выбирали большой стол, во главе которого располагался хозяин. Доставали магнитофоны, это разрешалось. Кабинет был уютным. Тут ты не чувствовал себя песчинкой в неведомом океане. Иногда к нам присоединялась Татьяна Викторовна, порой, гораздо реже, Роберт Маркарян. Роберт Вартанович работал с Примаковым еще в ИМЭМО, затем в Президентском совете, в Совбезе и, конечно, свой титул сохранил и в СВР, потом и в МИДе. Был начальником примаковского секретариата в правительстве. Но, уйдя оттуда, Евгений Максимович позаботился о коллеге и друге — Маркарян отправился послом в Сирию.

Не будет, и мы это уже знали заранее, строгой беседы по вопросам. Не требовавшие цифр и выкладок ответы подготавливали помощники. Но главный собеседник почти не заглядывал в бумажки. Памяти директора оставалось позавидовать. Это для нас вопросы были сложными, а он щелкал их как орешки. Отвлекался, делал комментарии, изредка, но переходил к анализу, показывая нам более широкую картину. Я до сих пор уверен, что нам, мастерам пера, по природе профессии свойственна определенная однобокость, у каждого занятия, включая журналистику, есть свой потолок. Примаков расширял горизонты наших знаний.

Всегда во время похожих встреч приходит — и тогда приходил — момент, когда проникали слишком глубоко в кипучие события сегодняшнего дня или в недавнюю историю. Иногда и в наших беседах маячил гриф секретности. Евгений Максимович намекал, что сейчас последует пассаж не для газеты, а для нашего понимания, который мы сможем лучше донести до читателя после его подробного объяснения всех (или некоторых) не для чужих ушей предназначенных обстоятельств. Магнитофоны тут же выключались.

Часто, по крайней мере меня, спрашивают: а не может ли собеседник ненароком раскрыть журналисту какую-нибудь страшную тайну, а тот, не поняв, что делает, ее обнародовать? Отвечаю с 200-процентной твердостью: за 25 с лишним лет работы в этом жанре такого ни разу не произошло. Во-первых, и в-главных, квалифицированный собеседник знает, о чем можно говорить, а о чем нельзя. Во-вторых, журналист после беседы читает ее расшифровку, работает над ней, понимая что к чему, а затем отдает на визу. Примаков визировал материалы быстро, вычеркиваний, исправлений, по теперь понятным читателю причинам, было мало.