Поскольку отношения Геббельса и Геринга после инцидента с рестораном «Хорхер» испортились, собравшиеся попросили меня переговорить с рейхсмаршалом[152].

Современный читатель, вероятно, задается вопросом: почему, пытаясь в последний раз сплотиться, мы избрали человека, который годами купался в роскоши, игнорируя свои многочисленные обязанности? Однако Геринг не всегда был таким. Его еще помнили как человека резкого, но энергичного и умного, создателя немецкой военной авиации и четырехлетнего плана. Мы рассчитывали, что, если поставленная задача его заинтересует, он вновь обретет решительность и энергию. А если нет, то оборонный комитет рейха в любом случае останется инструментом принятия радикальных решений.

Размышляя о прошлом, я сознаю, что лишение Бормана и Ламмерса власти вряд ли изменило бы ход событий, ибо для смены курса следовало не пытаться сбросить секретарей Гитлера, а выступить против него самого. Однако для нас это было немыслимо. Напротив, если бы нам удалось укрепить личные позиции, которым угрожал Борман, то пришлось бы следовать за Гитлером еще преданнее, чем прежде, еще преданнее, чем трусливый Ламмерс и мастер интриги Борман. Тот факт, что мы считали минимальные меры столь важными, лишь демонстрирует, в каком замкнутом мирке мы вращались.

Именно тогда я впервые выглянул из своего технического заповедника и нырнул в мутные воды политических интриг, чего так долго и тщательно избегал. Однако я вижу в этом шаге определенную логику. Я понял, что ошибался, воображая, будто бы смогу сосредоточиться исключительно на своей работе технического специалиста. В авторитарной системе любой, кто хочет сохранить свое место во власти, неизбежно попадает на поле, где ведутся политические сражения.

Геринг жил в своем летнем доме в Оберзальцберге, куда, как я узнал от фельдмаршала Мильха, он удалился в длительный отпуск, обиженный тем, что Гитлер раскритиковал его руководство военно-воздушными силами. Я приехал в Оберзальцберг 28 февраля 1943 года, на следующий день после беседы у Геббельса, и Геринг сразу же согласился принять меня.

Наша многочасовая беседа прошла в дружеской и непринужденной обстановке, чему способствовала интимная атмосфера сравнительно небольшого дома. Меня поразили покрытые лаком ногти Геринга и его явно нарумяненные щеки, хотя огромная рубиновая брошь на зеленом бархатном халате была для меня зрелищем привычным.

Геринг спокойно слушал наше предложение и мой отчет о берлинском совещании. Иногда он доставал из кармана горсть неоправленных драгоценных камней и перебирал их, любуясь игрой света. Казалось, он восхищен нашим высоким мнением о нем. Как и мы, осознавая опасность усилившегося влияния Бормана, Геринг соглашался с нашими планами, но все еще сердился на Геббельса из-за «Хорхера», и тогда я предложил ему лично пригласить к себе министра пропаганды, чтобы вместе все тщательно обсудить.