Вечером, после упомянутой выше речи во Дворце спорта, в роскошной, построенной незадолго до войны резиденции Геббельса у Бранденбургских ворот собралось много известных личностей: фельдмаршал Мильх, министр юстиции Тиракк, статс-секретарь министерства внутренних дел и правая рука Геббельса Штуккарт, статс-секретарь Кернер, Функ и Лей. Там впервые обсуждалось наше с Мильхом предложение об использовании возможностей Геринга, как «председателя комитета министров по обороне рейха», для сплочения немецкого народа в условиях войны.

Через девять дней Геббельс снова пригласил к себе Функа, Лея и меня. Его огромный, богато обставленный особняк теперь производил мрачное впечатление. Чтобы показать положительный пример поведения в условиях «тотальной войны», Геббельс распорядился запереть парадные гостиные, а во всех оставшихся помещениях выкрутить большую часть электрических лампочек. Нас пригласили в более скромное помещение площадью около сорока квадратных метров. Когда слуги в ливреях принесли чай и французский коньяк, Геббельс подал им знак удалиться и не беспокоить нас. «Так дальше не может продолжаться, — начал Геббельс. — Гитлер не желает слышать о том, как мы видим ситуацию из Берлина. Я не могу влиять на его политику, не могу даже докладывать ему о самых неотложных мерах в подвластной мне сфере. Все отчеты проходят через Бормана. Необходимо убедить Гитлера приезжать в Берлин чаще. Гитлер больше не занимается внутренней политикой, ее всецело контролирует Борман, сумевший убедить фюрера в том, что тот по-прежнему держит в своих руках бразды правления. Борман — доктринер с огромными амбициями — преграждает путь разумной политике, отсюда вытекает неотложная и наиглавнейшая задача: ограничить его влияние!»

Вопреки своим привычкам Геббельс не удержался и от критических замечаний в адрес Гитлера: «Сейчас мы переживаем не „кризис власти“, а „кризис лидера“!»[151] Геббельс, прирожденный политик, не понимал, как Гитлер мог отстраниться от политики — самого важного инструмента власти — ради роли Верховного главнокомандующего.

Никто из нас не обладал таким политическим чутьем, как Геббельс, и мы могли лишь соглашаться с ним. Его критические речи ярко продемонстрировали истинное значение поражения под Сталинградом — Геббельс явно начал сомневаться в гениальности Гитлера, а следовательно, и в победе. Такие же сомнения одолевали и нас.

Я повторил наше предложение подтвердить полномочия Геринга, которыми он был наделен в начале войны, включая право издавать директивы даже без согласования с Гитлером. Тогда мы смогли бы поколебать захваченную Борманом и Ламмерсом власть. Им пришлось бы смириться с существованием государственного органа, возможностями которого Геринг по лености своей не пользовался.