Когда мы остались вдвоем, оказалось, что Гитлера еще кое-что тревожит: «А вы не ошибаетесь? Вы говорите, фон Брауну тридцать один год? А мне он показался еще моложе!» Гитлер был поражен тем, что столь молодой человек совершил переворот в науке и технике и изменил облик будущего. Впоследствии Гитлер часто развивал свой тезис о том, что в наше время молодежь бесполезно растрачивает лучшие годы жизни. Явно намекая на Вернера фон Брауна, совершившего в Пенемюнде техническое чудо, он вспоминал, что в двадцать три года Александр Великий создал огромную империю, а Наполеон в тридцать лет одерживал блестящие победы.

Осенью 1943 года выяснилось, что наши ожидания не оправдались. В июле еще не были закончены чертежи, и мы не могли приступить к серийному производству. К тому же выявилось множество дефектов: при испытаниях первых ракет с боевыми головками они по необъяснимым причинам взрывались еще до того, как ракеты входили в плотные слои атмосферы. Оставалось множество неразрешенных проблем, и 6 октября 1943 года я предупредил: преждевременно «возлагать большие надежды на это новое оружие». Я также пояснил, что технические трудности при переходе от опытных образцов к серийному производству, колоссальные сами по себе, во много раз возрастают, когда речь идет о столь сложных устройствах.

Прошло около года, и только в начале сентября 1944-го первые ракеты обрушились на Англию. И не пять тысяч одновременно, как надеялся Гитлер, а всего двадцать пять и в течение десяти дней.

Когда Гитлер загорелся проектом «Фау-2», Гиммлер не пожелал оставаться в стороне и уже через шесть недель предложил простейший способ обеспечения секретности этой сверхважной программы: использовать на производстве ракет заключенных концлагерей, у которых нет не только никаких контактов с внешним миром, но и права на переписку. Даже квалифицированную рабочую силу он предложил набрать из числа заключенных, и промышленности останется лишь предоставить администраторов и инженеров.

Гитлер согласился с этим планом, и у нас с Зауром не осталось никакого выбора, тем более что мы не могли предложить никакой альтернативы.

В результате нам пришлось сотрудничать с руководством СС, к чему мои сотрудники отнеслись настороженно, и их опасениям вскоре суждено было подтвердиться. Формально мы сохранили за собой контроль над производством, однако во всех спорных случаях приходилось подчиняться более могущественным руководителям СС. Получилось, что мы сами открыли Гиммлеру путь в сферу своих полномочий.

Гиммлер присваивал почетное эсэсовское звание почти каждому министру, с чьим личным или политическим влиянием ему приходилось считаться. Особенно высокое звание он приберег для меня: решил сделать меня оберстгруппенфюрером СС, что соответствовало генералу армии[260]. Я напомнил, что и армия, и СА, и национал-социалистический автокорпус тщетно предлагали мне высокие звания, а чтобы смягчить свой отказ, вызвался восстановить членство в мангеймском отряде СС, не подозревая, что никогда не числился в его рядах.