В сущности, это было горчайшее признание жизненного поражения и собственного бессилия – что может быть для мужчины страшнее?
Пустое вы говорите…
Пустое вы говорите…
Упоминание «лесбийского Распутина» в письме о. Павлу Флоренскому было следствием крайнего раздражения В. В. На самом деле его отношение к фигуре самого известного и скандального русского мужика было намного объемнее и сложнее, как много сложнее и объемнее был и сам Григорий Ефимович Распутин. Тема «Розанов и Распутин» («И я не поручусь, что там в углу не поблескивают очки Розанова и не клубится борода Распутина», – не случайно написала позднее Ахматова, сводя их двоих в «Бродячей собаке») вообще крайне любопытна, и на ней есть смысл остановиться подробнее хотя бы для того, чтобы отвлечься от розановских дел домашних и не сводить рассказ о нем лишь к его семейным печалям.
Итак, эти два, без сомнения, весьма и весьма замечательных человека были по-своему чем-то похожи, и в жизненном пути обоих имелось немало общего, начиная с того, что каждого привела из провинции уже в немолодом возрасте в Петербург консервативная русская партия, пусть и разные ее круги, сделала на обоих ставку, но в своих ставленниках вскоре жестоко разочаровалась и повела с отступниками борьбу. Так, епископ Саратовский Гермоген (Долганев), некогда с Распутиным друживший, а потом с ним рассорившийся, попытался его оскопить, а Розанова, как уже говорилось, – предать анафеме, то есть в каком-то смысле оскопить духовно. И хотя ничего из этого сделать ревностному владыке не удалось, само его стремление весьма показательно, как показательны и непрекращающиеся по сей день споры о двух посетителях петербургского артистического кабаре – фигурах, безусловно, ярко выраженно декадентских, серебряновековых, провокационных, псевдоюродивых и как никто другой соединивших в себе идею пола и идею Бога. Однако если Розанов в большей степени считался в этой области теоретиком, то Распутин имел репутацию практика, и в этом смысле двое возмутителей общественного порядка в Российской империи замечательно друг друга дополняли.
«И Распутин, когда “радел”, то убеждал барынь, что он это делает для познания, свободен ли его “дух” от соблазнов и сможет ли перенести зрелище нагих женских тел без вожделения. А когда “вожделение” наступало и он его удовлетворял, то объяснял, что в “совершенство” еще не пришел и надо опять попоститься и потом опять порадеть. Так Григорий Распутин проводил свои дни в удовольствии, молитве и посте. Но совершенно известно, что “скверны” брака он не признавал, “скверну” полового общения отвергал и на эту удочку поймал не одного аскета…»