Так писал Розанов в небольшой статье «Усердствующий Митрофан», на которую я уже ссылался в одном из примечаний, как раз говоря об их общем недруге – епископе Гермогене. В этих первоначальных розановских строках было выражено достаточно общепринятое уже тогда и столь же приблизительное мнение о Распутине, который на самом деле брака никогда не отвергал, да и все прочее, о чем писал В. В., было преимущественно из области слухов. Однако история Распутина тем и особенна, что в ней важнее всего в итоге оказалось не то, каким он был в действительности, а то – каким его воспринимали и как оценивали окружающие, и сюжет этот тянется поныне. Тем не менее опубликованная в «Русском слове» в декабре 1910 года как компромат на епископа, связавшегося с «хлыстом», розановская статья была призвана стать для ее автора чем-то вроде охранной грамоты на случай, если Гермоген попытается привести свои угрозы анафематствования в действие. Дело вскоре затихло, распутинская тема из писаний В. В. ушла, и вот несколько лет спустя в очерке «Сибирский странник», том самом, где Розанов рассказывал о своем знакомстве со священником Ярославом (Романом) Медведем и первом уходе из дома Александры Михайловны Бутягиной, автор вновь обращается к скандальной личности самого известного русского крестьянина. И тут мнение его о сущности Распутина заметно меняется. Можно было бы сказать, что Григорий Ефимович за это время в глазах Розанова вырос и чудесным образом преобразился, но изменился, скорее всего, не он. Изменился и преобразился – сам В. В. Розанов. А кроме того – влияние Распутина, его значение, слухи о нем – все это неизмеримо возросло, а неуклюжая борьба с ним в Государственной Думе и запрет употреблять его имя лишь прибавили «старцу» информационного веса. Невероятно чуткий к повестке дня, В. В. оказался, что называется, в тренде и повестку эту по сути взорвал.

«Однажды только, рано зашедши к священнику деловым образом, в будень, я встретил у него за сухим чаем (“без всего”) не то мещанина, не то крестьянина… Пока я болтал с священником и матушкой, он выпил свою “пару чая”, ничего не говоря, положил стакан боком на блюдечко (“благодарю”, “больше не хочу”) и, попрощавшись, вышел. Это и был “Странник”, – мужичонко, серее которого я не встречал.

От него “тяга”?!!

Влиявшая на непоколебимого и ученого архимандрита?!..

На эту изящную, светившуюся талантом женщину?!!..

Какое-то “светопредставление”… Что-то, чего нельзя вообразить, допустить…

И что – есть!! Воочию!!

Совсем позднее мне пришлось выслушать два рассказа “третьих лиц”, и не увлеченных, и не вовлеченных: