В Большом театре:
«Об этом АНДРЕЕВ показал: “…Я неоднократно задумывался над возможностью осуществления своих террористических замыслов против главы Советского государства во время торжественного заседания или спектакля в Большом театре, но опять пришел к выводу, что это неосуществимо, так как во время торжественного заседания или представления свет в зале гасится и делать прицельный выстрел крайне затруднительно, а в антракте трудно улучить момент, чтобы остаться вне публики, стрелять же прямо из публики я считал бессмысленным самопожертвованием, так как для того, чтобы прицелиться и произвести выстрел, необходимо какое-то время, в течение которого всегда кто-либо из окружения заметит и помешает осуществлению моих намерений…”»474.
На Арбате:
«Помимо этого, АНДРЕЕВ в тот же период часто ходил по Арбату, выслеживая маршрут движения автомашины И. В. Сталина».
Остальные подробности вождя не заинтересовали, но эти следовало тщательно выяснить. И в Лефортове следствие началось как бы заново, большинство вопросов повторялось, выстраивая и прорисовывая картину разветвленного и тщательно подготовленного антисоветским подпольем террористического заговора, о котором доложили Сталину.
Допрос «главы террористического заговора» 28 июля вел вместе с заместителем подполковником Сорокиным генерал-майор Леонов. Невысокий, большеголовый, Леонов вначале сидел, слушая вопросы Сорокина и ответы Андреева, потом начинал спрашивать сам, то громко, с театрально-патетической интонацией, то с презрительной усмешкой, иногда вставая и расхаживая по большому кабинету:
«– Являясь активным врагом, вы замышляли более гнусные планы борьбы против советского народа. Показывайте об этом.
ОТВЕТ: – Я не хотел бы говорить о своих более тяжких преступлениях, но вижу, что скрыть их мне не удастся»475.
Сам слог протокола свидетельствует о том, что признания облекались в формулировки, необходимые обвинению, и отличить то, что действительно говорил допрашиваемый, а что ему приписано, затруднительно. Андреев признавался, что критически относился к методам коллективизации и индустриализации, а в протоколе говорилось, что он не соглашался «с решениями партии и правительства» и «озлобился против советской власти». Цель признаний – подтверждение главного пункта обвинения. Протокол звенел чеканными формулировками самообличений:
«Вся моя ненависть обратилась против Сталина, в лице которого я видел олицетворение советской власти, последовательного и твердого руководителя Советского государства. Поэтому, начиная еще с тех пор, я поставил своей целью убить Сталина.