Так все его трансфизические путешествия оказывались связаны с собственной жизнью и были путешествием по мирам прошлого, вновь и вновь переживаемого глубинами подсознания. Он пишет о чаемой встрече с другом юности: «Сердце остановится. Он бросится к тебе сам. Будет безумно любить, и ты его так же. <…> Поэтому прост<ится> все, при условии, что это не повр<едит> миссии. Станет чудесн<ым> художн<иком>: роспись одного из замечат<ельных> храмов С<олнца> М<ира>».

В записях живые и ушедшие рядом. Под заголовком «Судьбы посмертные» он делает пометы, не все из которых понятны. Первыми обозначены судьбы самых близких – Добровых. Саше Доброву нечто «ускорит смерть», но он «спасет мать из Морода», то есть из третьего слоя чистилища, царства абсолютной тишины, где пребывающих мучает тоска великой покинутости. Рядом с именем Елизаветы Михайловны два слова: «Мород. Тайна». Какая семейная тайна здесь скрыта, мы не знаем. Дяде, Филиппу Александровичу, назначены «лучезарный покой» и «творчество во время смены эонов». Ниже перечислены те, о которых ничего пока не сообщено. В списке: Ирина Усова и ее муж – Налимов, Татьяна Усова, первая его жена Александра Гублёр, Мария Васильевна Усова, Ивашев-Мусатов, Аня – видимо, Егорова, Зоя Киселева…

О Коваленском Андреев никогда не забывал, ведя с ним воображаемый диалог и спор, дорожа «тонким хладом» дружбы, как он определил их отношения. В октябре 1950 года, в стихах обращаясь к нему – «незабвенный, родной», не получая «ни вестей, ни ответа», писал:

Андреев постоянно вспоминает стихи Коваленского, цитирует. Судьба его открывается ему в новом метаисторическом свете: «Ков<аленский>. Несу ответств<енность>. Сейчас сдел<ать> нич<его> нельзя, а потом увижу. <…> Надеюсь, нисх<одящего> посм<ертия> не буд<ет>. Осталась способн<ость> писать хор<ошие> стихи, но нич<его> первокласс<ного> не созд<аст>. Ему предназнач<ена> опр<еделенная> роль во II э<оне>, до этого обречен на малую активность.

Была миссия, кот<орая> снята в <19>45, независимо от его вины».

10. Смерть Сталина

10. Смерть Сталина

Свежие газеты заключенным не полагались, а с начала марта их перестали давать вовсе и не давали месяца полтора. Но о смерти Сталина тюрьма узнала сразу. Вот как о ней узнал Андреев:

«В ночь с 5 на 6 марта 1953 года камера спала, а Василий Васильевич Парин не мог заснуть от какой-то очередной болезни – все они были больны, ведь тюремная камера – место, где и здоровый заболеет. И вот Василий Васильевич, мучившийся без сна, услышал в ночной тишине обрывки слов, звучавших по репродуктору на близлежащей улице: “…вождь мирового пролетариата… скорбь народов всего мира…” и т. д. Он догадался, в чем дело, и утром поспешил сообщить об этом Даниилу. Но как? Сказать в камере, где сидят несколько человек, в том числе и стукач, означало в лучшем случае карцер, а может, и второй срок. Василий Васильевич сообщил так: подошел к Даниилу, изобразил рукой усы и показал пальцем в пол. Даниил ахнул. Василий Васильевич повторил пантомиму. Потом, кажется, в 2 часа дня, по всему Советскому Союзу завыло все, что могло выть»⁵⁴³.