Так или иначе, будальный Крученых всегда “бьет по нервам привычки” и теперь уже он, если кто-нибудь, слушая “ноктюрн на флейте водосточных труб”, в его присутствии “подавится восторгом”, Крученых пропишет:
(“Восемь восторгов”).Молафар… озной… озноб… мымз… мылз… экка… мыкыз… (“Наступление” и др.). Всем, кто
(“Лю бвериг”).На смену поэзии обновлявшей (Бурлюк, Хлебников, Маяковский) идет поэзия просто и совсем новая. В 13-м году Крученых обнародовал “Декларацию слова как такового”, где впервые говорится о некоем “свободном заумном” языке, который “позволяет выразиться полнее”:
В своем творчестве Крученых еще не окончательно расквитался с “умной” поэзией, где стоит на последней ступени безумия, дразнясь и хитро увертываясь от лаврового листа:
(из “Во-зро-пщем”) (“Будалый”) (из “Мирсконца”).В произведениях, написанных на языке “умном”, орбита которого целиком проходит среди т<ак> наз<ываемых> “обстоятельств жизни”, Крученых наугад, но в математически точных формулах беспредельного вздора утверждает прочность своего ума, зашедшего за разум и делающего разуму “рожки”.
Здесь он вне стиля, вне всего, что заведомо хорошей марки – хотя бы футуристической.
Падая в пропасть, а не с какого-то этажа в лужу, он развивает безудержную инерцию, которая прорезывает живот земли… и вот:
Вместо расслабленной поэзии смысловых ассоциаций здесь предлагается фонологика, несокрушимая, как осиновый кол.
(“Взорваль”).О чем говорится в этих стихах?
Такие слова как “нони” и “чолы” странны, они туго воспринимаются, не чешут пяток воспоминания, они тешут осиновый кол на упрямой голове людей с хорошей памятью.
И в результате эти стихи будут поняты!
К ним прилипнет содержанье! И не одно, а больше, чем ты можешь выдержать. Потому что нелепость – единственный рычаг красоты, кочерга творчеств:
Поэты-символисты, утвердившие в себе союз формы и содержания, были кровосмесителями, их потомство рахитично, оно: