Это была, конечно, не беседа. Я сидел и выслушивал его обвинения, нотации, поток ехидных слов. Мне говорить не пришлось. Моих объяснений он и слушать не хотел, считая все доказанным. Шкирятов предъявил мне обвинения:

1) клевета на Маленкова – зачитал мне показания Сафонова, написанные через три года после событий;

2) что в моей книге «Карело-Финская ССР», изданной летом 1949 г. Партиздатом ЦК ВКП(б), я умышленно не осветил роль И.В. Сталина в обороне Карелии и Заполярья и тем самым де я хочу все заслуги по обороне Севера приписать себе[50];

3) что я много пью водки и имею несколько любовниц[51], что об этом ему доложили мои адъютанты.

Я пытался объяснить пункт за пунктом все подробно, ибо никакой вины ни в чем за собой не чувствовал и не чувствую.

Во всех разговорах, которые я вел, нет ничего контрреволюционного, в них нет даже ничего непартийного. Я ничего не выдумывал, может быть кое о чем и надо было своевременно сообщить ЦК. Я этой необходимости не видел.

Шкирятов заорал, назвал все это сплошной контрреволюцией, сказал, что я ленинградский выкормыш, что я никогда большевиком не был и что мне придется за все это отвечать в судебном порядке, т. е. что меня арестуют. Затем потребовал, чтобы все это я изложил письменно на имя И.В. Сталина, резко раскритиковал и не увиливал от глубокой, серьезной и прочее оценки своих действий. Что если я резко оценю все эти «факты» и обвинения, которые он предъявил, то мне будет легче. «Покайся, разоблачи себя в этом письме, – тебе легче будет, легче будет семье». Я понял это так. Напиши на себя что я говорю, тогда на следствии бить не будут и семью не репрессируют.

Я понял, что ни Сталин, ни Маленков, ни Шкирятов объективно ко мне не подойдут, никто меня не выслушает. Вопрос об аресте решен.

Я был страшно зол на всех, кто не хочет понять и выслушать меня. А все бьют, бьют (пока морально) и вот решил так: вы считаете меня пьяницей, развратником, болтуном, что же пусть будет по-вашему. Шкирятов приказал придти в КПК на другой день, т. е. 17.III, и написать это объяснение на имя Сталина.

17. III в полдень я пришел, написал сначала одно, потом второе заявление, отдал сам их Шкирятову. Мы распрощались. Никакой беседы по данному письму не было. А через 15–20 минут меня арестовали. Значит, мой арест не есть результат моего письма Сталину. Вопрос был решен давно. Очевидно, ждали выборов, чтобы не арестовывать меня депутатом Верховного Совета СССР. (Выборы были 12 марта.)

Никто из упомянутых в моем заявлении лиц не был подвергнут из-за этого репрессии. Да и в самом заявлении я писал Сталину, что все они честные люди, «если виноват, так это я, судите меня, я не прошу пощады».