Мои отчеты касались самых различных областей. Я мог представить всю историю нацистской иерархии и детали биографий ее членов. Читая между строк речи Гитлера и Геббельса, я мог догадаться, какие вопросы вызывали недовольство и критику в современной Германии, чтобы использовать это в союзнической пропаганде. Мои личные знания внутренних проблем гитлеровского рейха позволили мне опровергнуть довольно много совершенно диких гипотез союзников. Например, в феврале 1943 года некоторое время не было никаких сообщений о публичной деятельности Гитлера, и после того, как на 23-й годовщине основания нацистской партии воззвание к старой гвардии прочел Герман Эссер, это породило множество слухов о том, что Гитлера ликвидировали. Я заметил, что он, должно быть, жив, потому что, насколько я знал, его кончина стала бы сигналом к революции в Германии, возглавляемой рейхсвером, а этому не было никаких свидетельств. В мае того же года я, наверное, был одним из первых людей, кто понял, что в немецких заявлениях о том, что резню польских офицеров в лесу под Катынью устроили русские, была доля правды, но, конечно же, об этом было нежелательно говорить в то время.

Одно из моих предположений на фронте психологической войны – нужно понимать, что я пишу все по памяти и мне практически не удалось сохранить каких-либо документов, – касалось взаимоотношений между Германией и Италией. Из переписки Франческо Криспи с Бисмарком я знал, что одним из догматов, которые установил этот основатель итальянской независимости, было то, что Италия никогда не должна вступать в конфликт с Англией.

Криспи до сих пор был национальным героем даже для фашистов, и эту максиму можно было использовать для дискредитации политики, которая разрушала страну. До конца 1943 года я правильно предсказывал, что в Германии не наблюдалось признаков внутренней политической слабости, и поэтому следовало предполагать, что военный фронт должен был продолжать держаться. Геббельс организовал очень умелую прохристианскую пропаганду – возможности этого человека были поистине безграничны – как противовес заявлениям о присутствии Вышинского в качестве русского представителя в Алжире и об объединенной поддержке Тито в Югославии.

Вскоре я почувствовал настоящую опасность. Гитлер пожинал последствия урагана, который он породил. Никто не мог отнять у союзников их праведного гнева. Что меня пугало, так это то, что будущее Европы представляло собой атмосферу ненависти и мести, с которой союзники планировали полное уничтожение Германии. Для меня в 1943–1944 годах формула о безоговорочной капитуляции означала уничтожение последнего европейского оплота борьбы с коммунизмом. А мне это казалось несчастьем похуже Гитлера. «Вы играете в игру Геббельса, – говорил я своим посетителям. – Кажется, вы предпочтете сровнять Германию с землей, чем дать ей шанс капитулировать. Если вы полагаете, что ваши ковровые бомбардировки заставят Германию безоговорочно капитулировать, это говорит о том, что вы ничего не знаете о народе и его нынешних лидерах».