Лететь ему пришлось кружным путем: через Атлантику, Африку, Каир, Тегеран, над Каспием, вдоль Волги – забирая все время восточнее, подальше от фашистской авиации. Настроение у британского премьера в полете было скверным, в своих мемуарах он писал:

«Я размышлял о моей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать теперь им? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные наклонности, суммировал все это в стихотворении. В нем было несколько четверостиший, и последняя строчка каждого из них звучала: «Не будет второго фронта в 1942 году». Это было все равно, что везти большой кусок льда на Северный полюс».

С такими намерениями трудно, конечно, рассчитывать на теплый прием. На Центральном аэродроме гостей ждали Молотов и Шапошников. Церемония встречи была выдержана по всем правилам – исполнение национальных гимнов, обход почетного караула, – но атмосфера царила сугубо официальная.

Сохранившаяся кинохроника запечатлела, как пристально всматривался Черчилль в лица советских солдат, обходя почетный караул. Что хотел он увидеть в этих лицах?.. Загородная дача в Кунцеве гостю очень понравилась, но отдыхать он отказался: в свои шестьдесят восемь лет британский премьер был на удивление активен и неутомим.

Вечером Черчилль и прилетевший с ним представитель президента США Гарриман встретились со Сталиным. Молотовым и Ворошиловым. Черчилль, несомненно, волновался: его выдавали как излишняя суетливость, так и уверения в необычайной радости по случаю прибытия в Москву. Сталин же был само спокойствие.

Хозяин сел в торце длинного стола, Черчилль – справа от него, Гарриман – слева. На столе – коробки с папиросами и сигаретами, бутылки с боржоми и стаканы. В руке у Сталина – разноцветные карандаши, он собирает их раз за разом в пучок: это своеобразное упражнение для левой, больной руки.

С самого начала беседа приобрела напряженный, а по временам даже и слишком острый характер. Черчиллю приходилось нелегко, так как, во-первых, он был вынужден под любыми предлогами, частично и надуманными, объяснить, почему же союзники считают невозможной высадку в Северной Франции и тем самым отказываются помочь Красной Армии, несущей основную тяжесть схватки с вермахтом. Разговор на эту тему был Черчиллю «крайне неприятен», по его собственному признанию в мемуарах. Во-вторых, основной его собеседник – Сталин – явно превосходил английского премьера по многим измерениям. После этого дискуссия еще более обострилась. Сталин несколько раз повторил, что Советское правительство не может принять заявление Черчилля. С большим достоинством глава Советского правительства заявил: он не может согласиться с аргументами Черчилля, хотя и понимает, что не в состоянии заставить британское правительство поступить иначе.