– Это последнее ваше заявление чрезвычайно для меня важно, – вставил я. – Но как согласить его с удержанием военного положения и разных охран почти на всем пространстве России, и с таким широким применением военно-полевых судов? Ведь конституция и такие исключительные методы, остающиеся целиком в полной силе и сделавшиеся, по-видимому, нормальными, абсолютно несовместимы.

– В моем представлении слово «конституция» едва ли применимо в данном случае. Оно определяет такой государственный порядок, который или установлен самим народом, как у вас в Америке, или же есть взаимный договор между короной и народом, как в Пруссии. У нас же Манифест 17 октября и Основные законы были дарованы самодержавным государем. Разница, конечно, громадная и еще не получившая правильного оформления. Что же касается исключительных методов, то это тяжелый крест, который мне приходится нести против воли. Имейте прежде всего в виду, что все это перешло ко мне по наследству – завелось и велось до меня – и пока не отменено легально, должно продолжаться. И я, и министерство ведь только исполнители, а не законодатели. Мы обречены на ожидание. Такие потрясения, какие мы пережили и все еще переживаем, действуют в одном направлении на всю страну, на все классы. Невозможно отрицать и не следует упускать из виду, что в последнее время анархия овладела у нас не только народом и обществом, но и персоналом правительственной власти. Это ведь корь или скарлатина в своем роде. И этот персонал был дезорганизован донельзя, как и все остальное. Вся страна сошла с рельсов. Ведь всего год тому назад в большей части провинции не было никакой власти, ведь в разных местах у нас по целым месяцам процветали десятки республик; центральная Россия и некоторые окраины горели почти сплошь. Ведь убытки в одних Москве и Одессе считаются десятками, может быть сотнями миллионов. Это при нашей-то бедности!

Столыпин вскочил и обратился к висевшему сзади него телефону.

– Знаете ли вы, что я по целым часам стоял за этим телефоном? Ведь горели зараз и Кронштадт, и Свеаборг, военные суда бунтовали и в Балтийском, и в Черном море, разные воинские части возмутились и в Киеве, и в других местах; всюду шли грандиознейшие экспроприации и политические убийства, а справляться со всем этим приходилось с таким персоналом власти, который был или открыто на стороне «товарищей», или, как во многих местах, почти целиком сбился по гостиницам губернских городов и по полугоду не выезжал в свои участки? Все было расшатано и распущено. И если этот персонал и в обыкновенное-то время, до смуты 1905 года, не умел управлять страной без исключительных положений, что мы могли бы с ним предпринять, внезапно отменив их, когда вся Россия была в огне? Ведь он бы весь сбежал и попрятался, ведь в его глазах это была бы невозможная бессмыслица. Дайте время искоренить все негодное, заменить его соответствующим новым требованиям материалом. Людей у нас мало; торопиться с таким сложным делом чрезвычайно опасно. Ведь их, начиная с губернаторов – в числе которых были и «товарищи», и бежавшие с мест, – десятки, сотни тысяч. И все-таки еще в последнем заседании Совета министров мною сделано представление о снятии чрезвычайной охраны с пяти местностей. Все придет в свое время; дайте вздохнуть и осмотреться. Между проектами, готовыми для внесения в Думу, одно из первых мест занимает проект о неприкосновенности личности. Надеюсь, что он удовлетворит все разумные требования в этом направлении. Поверьте, что возможность перехода к нормальной закономерной жизни никого так не порадует, как меня, и снимет с моих плеч, скажу – с моей совести, страшную тяжесть.