– Вам, конечно, небезызвестно, – заметил я, – что острым началом современных американских антипатий к России послужил Кишиневский погром. К сожалению, погромы того же характера сделались с тех пор чем-то хроническим, а после 17 октября к ним присоединились и такие явления, как избиение интеллигенции, напр<имер>, в Томске, Твери, Вологде. Едва ли можно отрицать, что отношение к ним власти во многих случаях было более чем сомнительно, не только в смысле бездействия, но и в смысле поощрения. Тут одно из двух: или власть бессильна, или она им потворствует. Смею вас заверить, что в глазах Запада ничто так не подрывает доверия к намерениям русского правительства, как беспрепятственное допущение так называемой черносотенной агитации и апатия в преследовании ее кровавых последствий, несмотря на существование военных положений и полевых судов. В совокупности этих фактов склонны видеть какую-то темную политическую игру, а не твердую решимость искоренять анархию во всех ее видах.

Столыпин опять вскочил и заходил по комнате.

– Это область такая же тяжелая, как и сами полевые суды, и гораздо более щекотливая. И в ней опять-таки и я, и министерство еще боле бессильны, хотя и по другим причинам. Она вынуждала меня не раз думать об отставке. Я уже упоминал о том гнете различных давлений и влияний, который постоянно и очень остро действует на кабинет. По некоторым вопросам у нас существует недосягаемый для него status in statu[39], и это один из них. Мне остается только лавировать. Погромы теперь прекратились, и пока я у власти, их больше не будет. За прошлое я, конечно, не ответствен, и попрошу вас извинить меня, если этим и ограничу мой ответ. Во всяком случае, это только одна и сравнительно незначительная сторона всей нашей жизни.

– Как согласить, – спросил я моего собеседника, – появление указа 9 ноября 1906 года с только что высказанным вами вашим отношением к Манифесту 17 октября и новому строю? Я придаю этому акту огромную важность и вследствие формы его появления, и по существу.

– Акт действительно огромной, первостепенной важности, и это-то именно и должно быть достаточным объяснением спешности его издания для всех, для кого благо Родины важнее малообоснованных сомнений в правильности формы. Чисто юридическое значение этой формы может быть оспариваемо, как и почти все в науке права, но я, например, сам будучи юристом, не вижу для того достаточных оснований. Наше время переходное; приходится пользоваться и старым, и новым, смотря по тому, что больше соответствует моменту, хотя бы и с натяжкой. Нельзя сделать существенного изменения в государственном порядке без зигзагов; нельзя останавливаться из-за спорных юридических тонкостей. Если в законе есть недосмотры и упущения, дело законодательных учреждений исправить их впоследствии в состязательном процессе с нами. Нам необходимо было торопиться, начать дело фактически, чтобы отвлечь возбужденные в народе аппетиты и направить их на единственный практический путь. Социалисты, и открытые, и тайные, обострили без всякой нужды весь аграрный вопрос и поставили его на опаснейшую почву. Время идет быстро, народ возбужден безумнейшей агитацией – а всякая земельная реформа по самому своему существу может подвигаться вперед только очень медленно. Вот причины спешности акта и приданной ему формы. А по существу, община задерживает больше всего остального, вместе взятого, и наше государственное, и наше экономическое развитие. Она лишает крестьянство благ и шансов индивидуализма и препятствует формации среднего класса, класса мелких поземельных собственников, который в наиболее передовых странах Запада составляет их мощь и соль. Что так быстро выдвинуло Америку в первый ряд, как не индивидуализм и мелкая поземельная собственность? Наша земельная община – гнилой анахронизм, здравствующий только благодаря искусственному, беспочвенному сентиментализму последнего полувека, наперекор здравому смыслу и важнейшим государственным потребностям. Дайте выход сильной личности в крестьянстве, освободите ее от воздействий невежества, лени и пьянства, и у вас будет прочная, устойчивая опора для развития страны без всяких утопий и искусственных, вредных скачков. Община в ее настоящем виде не помогает слабому, а давит и уничтожает сильного, губит народную энергию и мощь.