Но, как бы ни верил Кропоткин в то, что великая тенденция к взаимопомощи и солидарности пробивает себе дорогу уже в рамках существующего общества, он никогда не разделял представлений многих социал-демократов о торжестве прогрессивного начала и социализма в результате действия «объективно необходимых» законов, не зависящих от воли самих действующих и борющихся людей. Он всегда подчеркивал – и никогда не отказывался от этого утверждения, – что к моменту совершения революции народ должен быть готов к ней и хорошо представлять себе, что и как нужно сделать. Иначе, говорил Петр Алексеевич, революция погибнет: установится власть нового правящего слоя, который как раз будет обладать четким представлением о дальнейших шагах и мерах. Именно так, утверждал он, происходило в буржуазных революциях: буржуазия хорошо знала, чего она хотела, и в результате присвоила плоды борьбы народа, который бунтовал и восставал против старого порядка, но отдал в чужие руки дело построения нового. Такого развития событий следовало во что бы то ни стало избежать в будущем. Именно для этого нужны анархисты, нужна их целенаправленная идейная работа. «И если мы хотим, чтобы в день разгрома народ единодушно выставил наше требование, мы должны непрерывно распространять свои идеи и ясно выставить свой идеал будущего общества»[1108]. Хотя бы в самых общих чертах!

* * *

Кропоткин ясно понимал, что такое осознание большинством населения задач и направленности собственных действий не возникает молниеносно, как по мановению волшебной палочки. Наивно полагать, доказывал он, что достаточно простого яркого и громкого акта, чтобы «разбудить» спящий народ. Отсюда, в частности, вытекало и его скептическое, критическое отношение к тактике покушений, которыми увлекались некоторые анархисты в 1880-х и 1890-х годах. «Не люблю я этих взрывов, – писал он 30 ноября 1892 года Атабекяну, – и всегда говорю: „пуля дура, а штык молодец, а взрывчатое вещество и того дурее“»[1109].

Голый индивидуализм, настроения в духе ницшеанского «сверхчеловека» только оттолкнут от революционеров основную массу людей. Петр Алексеевич готов был понять мотивы, которые толкали отчаявшихся бедняков на покушения против представителей власти, знати и богачей, но не считал их ни правильными, ни даже полезными. И даже понимая это отчаяние, Кропоткин сочувствовал жертвам таких нападений, как, скажем, австрийской императрице Елизавете, убитой в 1898 году итальянским анархистом Луиджи Лукени. «Нанести смертельный удар в сердце женщины только за то, что это сердце никогда не билось за страдающее человечество, – конечно, это ужасно! – писал Петр Алексеевич датскому литератору Георгу Брандесу. – Но до тех пор, пока будут такие избиения, какие происходили недавно в Италии; пока людей будут учить презрению к человеческой жизни; и пока им будут говорить, что убивать хорошо ради того, что ими считается благом для всего человечества, – будут новые и новые жертвы, если бы даже правители гильотинировали всех тех, кто становится на сторону бедных, кто изучает психологию бедноты и имеет мужество открыто высказывать то, чему их учит эта психология»[1110].