Он, однако, никогда не прощал мне того, что я не советуюсь с ним, хотя мне не об чем советоваться по текущим делам, т. к. в финансовых вопросах я продолжал его же деятельность, а в делах общей политики он не мог мне дать никакого совета, тем более что моя свобода действий была ограничена волею государя и необходимостью еще больше бороться в водовороте различных интриг и сторонних влияний.

Но по мере того как удаление от дел затягивалось, настроение гр<афа> Витте изменялось коренным образом.

В высшей степени властолюбивый, чрезвычайно деятельный и полный инициативы, гр<аф> Витте тяжело переносил свое бездействие и полное устранение от государственной и финансовой работы. Он начал считать, что я слишком долго засиделся на посту председателя Совета министров и министра финансов. Во мне видел он до известной степени помеху к достижению своих целей и считал, что с моим уходом снова откроется дорога к продвижению его вперед.

Может быть, он и не рассчитывал на то, что это случится немедленно после моего падения, но он полагал, вероятно, что те же силы, которые сбросят меня, окажутся достаточно влиятельны для того, чтобы посадить на мое место своего фаворита, способного только быстро запутать положение и поставить страну внутри, а может быть, и извне перед новыми опасностями и даже привести ее к катастрофе. И тогда снова выступит он в роли спасителя, как выполнил он эту роль после японской войны в Портсмуте.

Этими мыслями и настроением гр<афа> Витте объясняется кажущееся противоречие в его отношениях ко мне, приливы и отливы его хороших проявлений, близость, сменяющаяся отдалением, вспышки неудовольствия и беспричинного раздражения и, наконец, его открытое враждебное, решительное выступление против меня в конце 1913 года и дикие по форме и недостойные по существу приемы, которые гр<аф> Витте пустил в ход, возглавив кампанию, основанную на неправде и стремившуюся ввести в заблуждение государя.

Сам он, несомненно, оценивал положительно мою деятельность, и заявления его в этом смысле, сделанные так недавно и перед русскими законодательными учреждениями, и перед иностранными людьми, были, бесспорно, совершенно искренни для той минуты, когда они были заявлены, и в то же время он всеми силами стремился к моему устранению, видя в этом главное условие для нового своего появления на арене государственной деятельности.

Как только он почуял, что мое положение поколеблено, что атака на меня ведется со всех сторон и имеет твердую опору наверху, он разом переменил фронт, совершенно отшатнулся от меня, начал открыто бранить и осуждать меня. По слухам, он уже давно состоял в сношениях с Распутиным. Городская молва удостоверяла даже – не знаю, насколько справедливо, – что у него были и личные встречи со «старцем». В лице епископа Варнавы, бывшего даже в течение ряда лет духовником его, у гр<афа> Витте был путь общения с Распутиным, и он умело подделывался под этого человека, корчившего из себя великого радетеля о благе народном.