Как это ни странно, Витте, автор винной монополии, страстный поборник ее установления, с величайшим упорством проведший ее, несмотря на все встреченные им преграды, не находивший, еще год тому назад, достаточно хвалебных слов, чтобы превозносить меня до небес за умелое, искусное и талантливое осуществление его идеи, избрал ту же винную монополию как предлог [для] нападений на меня, и притом нападений на этот раз совершенно открытых, для ведения которых он выбрал трибуну Государственного совета, а случаем – переданный из Государственной думы законопроект о борьбе с пьянством, по отношению к которому я занял совершенно примирительную позицию и склонялся, несмотря на всю сознаваемую мною бесполезность его, поддерживать его, за исключением некоторых, весьма немногих и второстепенных частностей.

Его выступления в совете по этому делу, о котором я подробно говорил в своем месте, останутся навсегда памятными свидетелям этой непонятной перемены.

Это внутреннее противоречие и эта неожиданная перемена объясняются, однако, просто. Витте знал, что Распутин начал некоторое время перед тем громко говорить: «Негоже царю торговать водкой и спаивать честной народ», что пора «прикрыть царские кабаки», – и слова его находили восторженных слушателей. В бессвязном лепете его эти наивные люди видели голос человека, вышедшего из народа, познавшего на себе всю горечь этого порока. В борьбе против него именем царя Витте видел «второе освобождение крестьян» и заочно льстил государю, говоря, что в царствование его суждено осуществиться этому делу. Гр<аф> Витте знал все, что происходит, и ему было выгодно дать мне генеральное сражение именно на этом вопросе, и он его дал с ущербом для своего морального положения, потому что все видели его беззастенчивую неправоту, целью которой было осуществление его заветной мечты расшатать мое положение.

Он отлично знал, что бороться против пьянства такими способами безумно, что можно легко потерять огромный доход, но не искоренить пьянства, но это было ему совершенно безразлично. У него была одна цель – сдвинуть меня, во что бы то ни стало, с моего высокого положения и одновременно прослыть «государственным человеком, чутко прислушивающимся к биению общественного пульса». Более подходящего случая он не мог себе и представить. Ведя прямо к заветной цели – убрать меня, осмеливавшегося не зависеть в своих действиях и начинаниях от его ума, этот случай выводил его прямо в орбиту влияния «старца», вселял в нем надежду, что всякое лишнее упоминание о нем, Витте, в известных кругах может быть только полезно ему, а кем и в каком именно смысле – это было ему безразлично.