Генерал-адмирал велел отвечать, что он несведущ во всех этих церемониях, но что, так как здесь оба мы чужие и проезжие, то не все ли равно, где нам свидеться, а потому, если мне удобно и я хочу сделать ему честь прийти к нему, он будет мне очень рад.

Я тотчас же пошел к нему, и так как кушанье стояло у него на столе, то он предложил мне отобедать. Я согласился, но такого плохого обеда мне никогда в жизни еще не приходилось есть, ибо по случаю постного дня на столе ничего не было, кроме рыбы: осетрины, стерляди и других неизвестных в Дании пород, воняющих ворванью. Вдобавок все яства были присыпаны перцем и крошеным луком. В числе других кушаний был суп, сваренный из пива, уксуса, мелко накрошенного лука и перца. За столом, согласно русскому обычаю, всякая заздравная чаша наливалась иным напитком и в другого рода стаканы. В особенном ходу был напиток, называемый «Астраханским пивом» и выдаваемый за виноградное вино, на самом же деле сваренный из меда и перцовки. Люди, знакомые с местными обычаями, уверяли меня, что напиток этот варится с табаком.

Адмирал казался очень любезным и веселым человеком. Он так же, как и другие, не знал, где застигнуть царя. Обещал сделать распоряжение относительно производства мне содержания согласно заключенному между Даниею и Россиею договору, заверил меня, что во всем, в чем может, будет к моим услугам, и вообще был очень вежлив.

За тем же обедом в гостях у генерал-адмирала был один сибирский принц, называвшийся царевичем⁵, подобно сыну царя. Звали его так потому, что предки его, прежде чем подпали под русское владычество, были царями в Сибири. Царевича этого царь постоянно возит на свой счет по России, путешествуя с ним сам или заставляя его путешествовать с другими <sic> своими главными министрами. Делает он это частью из сострадания, частью из опасения, как бы сибирский царевич не попал обратно на родину, не произвел там восстания и вообще не стремился вернуть себе значение и власть предков.

22-го. Комендант позвал меня обедать. На его обеде присутствовали также генерал-адмирал и другие важнейшие должностные лица. Тут я познакомился еще с одним русским обычаем: жена хозяина, одетая во французское платье, стояла посреди комнаты неподвижная и прямая, как столб; мне сказали, чтоб я, по обычаю страны, поцеловал ее, и я исполнил это. Затем она подносила мне и другим гостям водку на тарелке, шаркала как мужчина и принимала обратно пустую чару. <…>

27-го. Комендант прислал сказать приставленному к моим дверям караулу, что мои люди как по городу, так и за городом должны ходить не иначе, как в сопровождении одного солдата. Приказ этот был отдан под предлогом их охраны от насилия со стороны пьяных и другой сволочи. Под тем же предлогом комендант приказал, чтоб и сам я предупреждал его о моих выездах. Но истинною причиной подобного распоряжения были его высокомерие и подозрительность, а также, без сомнения, любопытство, ибо таким путем он рассчитывал выведывать чрез солдат, какие поручения были даваемы моим людям и что я сам предпринимал. Солдаты его в точности исполняли его приказание, так что по улицам я всегда ходил как пленник. Не видя другого исхода, я вынужден был письменно жаловаться генерал-адмиралу на такую невежливость со стороны коменданта, равно как и на неприличное его отношение ко мне во всем прочем. При этом я требовал той свободы, которою во всех странах мира пользуются посланники, требовал права свободно выходить из дому и возвращаться домой, когда я хочу, не спрашиваясь у коменданта; просил также генерал-адмирала, чтобы он своею властью разрешал те и другие спорные вопросы между мною и комендантом и оказал бы равным образом содействие относительно выдачи мне по праву суточных денег, дров, свечей и воды (согласно договору, заключенному между его величеством королем и царем). Вследствие таковой моей жалобы генерал-адмирал приказал отменить конвоировать меня солдатам, но комендант за этот причиненный мне срам не понес никакого наказания. В виду моего требования, мне стали также выдавать суточные деньги, дрова, свечи и воду, однако всякий раз не иначе, как после частых обсылок <посланий> и долгого выпрашивания. Что касается выдачи денег, то она всегда производилась копейками, причем среди последних нередко попадались фальшивые, а то и самый счет был неверен. Ригсдалеров in natura <в действительности – лат> я никогда не получал. И несмотря на все это, я постоянно должен был делать подарки лицам, приносившим мне мое положенное скромное содержание. Следует вдобавок отметить, что как в Нарве, так впоследствии и в самой России русские, при выдаче мне денег, всегда намеренно меня обсчитывали в свою пользу. Если, бывало, их проверишь, они сосчитают снова и говорят, что счет верен. Проделывают они это хоть десять раз кряду и до тех пор изводят получающего деньги, пока ему не надоест их проверять и он не помирится с обманом. За каждый следуемый мне ригсдалер in specie я получал только по 80 копеек. <…>