27-го. <…> Некто Boutenant de Rosenbusk, которого блаженной памяти король Христиан V пожаловал в дворяне и назначил королевско-датским комиссаром в Москву, равным образом стал жертвой жестокого насилия. Отец его, родом голландец, нашел близ одного города, называемого Олонецком, в местностях, расположенных недалеко одна от другой, чугунную и медную руду и, получив надлежащую привилегию и разрешение, открыл там на собственный счет, с большими затратами, два завода – чугунный и медный. Затем он стал, однако, получать значительные барыши. Но вскоре после того, как все устроилось, Rosenbusk-отец умер. Тогда привилегия на заводы была возобновлена на имя его сына, Boutenant de Rosenbusk, притом самым формальным образом, за подписью самого царя и за большой российской печатью. Однако так как эти заложенные под Олонецком чугунный и медный заводы давали хороший доход, то алчный князь Меншиков решил завладеть ими: во-первых, они находились в подведомственной ему губернии, во-вторых, у Rosenbusk не хватало средств на их содержание, а заводы должны были изготовлять разные военные принадлежности. И вот князь Меншиков отобрал заводы себе, отказавшись даже уплатить бедному Boutenant de Rosenbusk те 20 000 рублей за поставки с заводов, которые вернули бы ему те заводы, так как ему легко было бы содержать их, если бы 20 000 рублей были ему уплачены. Хорошо осведомленный о великой несправедливости, которой подвергся этот человек, царь все обнадеживал его добрыми обещаниями, но, в сущности, не знал, как ему извернуться и к какой уловке прибегнуть: с одной стороны, он не находил возражений против его законных требований, но с другой – не хотел лишить князя Меншикова приобретенных им выгод, так что Rosenbusk никогда не получил обратно ни заводов, ни денег. Один лишь генерал-адмирал Апраксин из сострадания оказал ему незначительную денежную помощь. И в конце концов Rosenbusk умер в бедности, удрученный горем²⁷.

Очень может быть, что доходами с этих заводов, равно как и с имущества, отнятого князем Меншиковым у многих других лиц, пользуется сам царь. Вообще он только прикидывается сторонником законности, и когда совершается какая-нибудь несправедливость, князь должен только отвлекать на себя ненависть пострадавших. Ибо если бы князь Меншиков действительно обладал всем, что в России считается его собственностью, то доходы его достигали бы нескольких миллионов рублей. Но на самом деле невероятно, чтобы такой правитель, как царь, крайне нуждающийся в средствах для ведения войны и столь же скупой для самого себя, как какой-нибудь бедняк-простолюдин, решился одарить кого-либо подобным богатством. На вопрос «Кто пользуется монополией на право торговли царской рожью и многими другими товарами, вывозимыми морем из Архангельска?» всегда слышишь тот же ответ: «Князь Меншиков». На вопрос «Кто пользуется в Москве доходами с того или другого производства?» всегда слышишь, что все они принадлежат князю. Короче, все принадлежит ему, так что он будто бы властен делать, что ему угодно. А про царя говорят, что сам он добр, на князя же падает вина во многих вопросах, в которых он нередко невинен, хотя вообще он и не отличается справедливостью, а во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнейшим из существ, когда-либо рожденных женщиной. Когда царь не хочет заплатить заслуженного содержания какому-либо офицеру или не хочет оказать ему защиты, то говорит, что сам он всего генерал-лейтенант, и направляет офицера к фельдмаршалу, князю Меншикову, но когда проситель является к князю, последний уже предупрежден и поступает так, как ему кажется выгоднее. Если бедняк снова идет к царю, то его величество обещается поговорить с Меншиковым, делает даже вид, что гневается на князя за то, что нуждающийся остается без помощи, но все это одно притворство. У государя этого есть сей порок, весьма затемняющий его добрую славу. В других отношениях царь достоин бесчисленных похвал, а именно: можно про него сказать, что он храбр, рассудителен, благочестив, поклонник наук, трудолюбив, прилежен и поистине неутомим. Но когда выдается случай нажить деньги, он забывает все. Испытывал это на себе вышеупомянутый Boutenant de Rosenbusk, испытал один полковник – немец von Velsen. Без вины посаженный под арест, он был оправдан военным судом, тем не менее, однако, никогда не мог добиться ни возвращения ему полка, ни уплаты заслуженного содержания, так что в конце концов вынужден был выбраться из России, чуть не побираясь. Испытал это и мой пристав, Яков Андреевич, у которого князь, безо всякой причины, основываясь только на «sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas» <так хочу, так повелеваю, обоснованием да будет воля моя – лат. >, отобрал без всякого за то возмещения большое поместье. Один из попечителей лютеранской церкви в Москве был жертвой подобного же рода насилия. Вновь избранный шведский священник Штаф-фенберг, человек нехороший и беспокойный <…> легкомысленно проповедовал с кафедры о варварском будто бы обращении в Москве со шведскими пленными. И вот упомянутого попечителя сослали в Казань и без суда отобрали его имущество, превышавшее 60 000 рублей, за то лишь, что он, как старший попечитель церкви, не сделал выговора священнику и не донес о его проповедях. Самого же Штаффенберга за такие слова без суда посадили в тюрьму и впоследствии сослали в Сибирь. А у общины, которая до тех пор самостоятельно, не спрашиваясь царя, управляла своими церковными делами, вольность эта отнята, и старшим блюстителям обеих лютеранских церквей назначен вице-канцлер Шафиров, имеющий отныне наблюдать за правильным течением общинных дел, а равно и за тем, чтобы в церквах ничего не говорилось против царского величества. Шафиров должен также рассмотреть прежние споры, возникшие благодаря беспокойному шведскому священнику, на будущее же время предупреждать несогласие.