На упомянутом пожаре сгорело между прочим множество бочек водки в стоящем поблизости царском кабаке. <…>

13-го. Царь приказал привезти на свой корабль трех дезертиров и велел им при себе метать жребий о виселице. Того, кому жребий вынулся, подняли, по приказанию царя, на веревке к палачу, который в ожидании казни сидел на рее. Удивления достойно, с каким равнодушием относятся русские к смерти, как мало боятся ее. После того как осужденному прочтут приговор, он перекрестится, скажет «Прости» окружающим и без малейшей печали бодро идет на смерть, точно в ней нет ничего горького. Относительно казни этого преступника следует еще заметить, что, когда ему уже был прочитан приговор, царь велел стоявшему возле его величества священнику подойти к осужденному, утешить и напутствовать его. Но священник, будучи, подобно всем почти духовным лицам в России, невежествен и глуп, отвечал, что дело свое он уже сделал, выслушал исповедь и покаяние преступника и отпустил ему грехи, и что теперь ему больше ничего не остается ни говорить, ни делать. Потом царь еще раза два обращался к священнику с тем же приказанием, но когда услышал от него прежний отзыв, то, грустный, отвернулся и стал горько сетовать на низкий умственный уровень священников и прочего духовенства в России, ничего не знающего, не понимающего и даже нередко являющегося более невежественным, чем простолюдины, которых, собственно, должно бы учить и наставлять. <…>

Октябрь

<…>

15-го. Ввиду предстоящих морозов, чтобы избежать плавучих льдов, флот снова собрался в Петербургскую гавань и стал разоружаться. Кампания нынешнего лета закончилась так счастливо, что о большем успехе и благословении Божьем нельзя было мечтать. В самом деле в одно лето царь взял восемь сильнейших крепостей, а именно: Эльбинг, Ригу, Динамюнде, Пернов, Аренсбург, Ревель, Выборг и Кексгольм и благодаря этому стал господином всей Лифляндии, Эстляндии, Карелии и Кексгольма. Ему больше ничего не оставалось завоевывать. Успех был тем беспримернее, что при взятии названных крепостей было меньше расстреляно пороху, чем в ознаменование радости по случаю всех этих побед и при чашах в их честь. Такое счастливое окончание кампании царь решил отпраздновать трехдневным торжеством. На празднество это были позваны как я, так и остальные пребывающие здесь иностранные посланники и иностранные господа. Однако что меня касается, то я извинился ввиду болезни груди, так как, помимо болезни, я предчувствовал, что если три дня и три ночи буду кутить и пить, как другие, то могу поплатиться жизнью. Ибо на всех подобных пирах, лишь только соберутся гости, прежде даже чем они примутся пить или отведают вина, царь, по своему обыкновению, уже велит поставить у дверей двойную стражу, чтобы не выпускать никого, не исключая и тех, которые до того пьяны, что их, salvo honore, рвет. Но при этом сам царь редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина, так что на столь многочисленных попойках я редко видел его совершенно, что называется, как стелька, пьяным. Между тем остальных гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю: так как из их взаимных укоров ему открываются их воровство, мошенничество и хитрости, и он пользуется случаем, чтобы наказывать виновных. Таким образом оправдывается пословица: когда воры бранятся, крестьянин получает обратно украденный товар. <…>