— Их никто не поддержит, — вяло, сам не слишком в это веря, пытался успокоить его я.

— Еще как поддержат! — ярился он. И повторил — слово в слово — то, что я уже слышал от Юры Давыдова:

— Нет, это — конец.

Я все еще пытался бодриться, но под ложечкой у меня посасывало. Старый страх давал себя знать.

Не зная, куда себя девать, я поплелся в столовую. Мой сосед по столику — моложавый, с коротким седым ежиком, писатель-фантаст в джинсовой куртке — удивился:

— Что это вы так рано сегодня?

— А вы, я вижу, ничего не знаете, — сказал я. — У нас государственный переворот.

В двух словах я пересказал невеселую новость, ожидая услышать в ответ приблизительно то же, что уже слыхал от Серго и от Юры. Но писатель-фантаст отреагировал на мое сообщение иначе.

— Бенедикт Михайлович! — сказал он, пожав плечами. — Ведь это агония!

Агония-то агония, — подумал я, — но сколько она продлится? И кому из нас доведется ее пережить?

Юра и Серго все-таки уже заразили меня своим пессимизмом.

Когда я садился в машину, Юра отвел мою жену в сторону и довольно внушительно посоветовал ей взять внука и ехать со мною в Москву.

— В такие минуты, — сказал он, — близкие люди не должны разлучаться.

Но жена в ответ лишь беспечно махнула рукой.

Всю дорогу я размышлял о том, как по-разному реагировали на события Юра, Серго, я, мой сосед по столику и моя жена. Схема выстраивалась довольно ясная. Юра был старше меня. И он был старый зэк, лагерник. Серго был одного со мною возраста, но он — сын того самого Ломинадзе, который так досадил Сталину, что тот даже после его насильственной смерти сводил с ним свои старые счеты, презрительно помянув в «Кратком курсе» каких-то «левацких уродов типа Шацкина и Ломинадзе». А сам Серго тоже с пятнадцати лет мыкался по сталинским лагерям. Немудрено, что я глядел в будущее не так мрачно, как они. Писатель-фантаст был человек другого поколения: лет на пятнадцать, а может, даже и на двадцать моложе меня. Этим и объяснялась его реакция.

Стройность моей схемы слегка нарушала моя жена. Но ее мнение в расчет можно было не принимать. Ей важно было только одно: чтобы ребенок был на свежем воздухе. А там — хоть трава не расти!

По Минскому шоссе навстречу нам двигались танки. Неужели уходят? Нет, такая же длинная танковая колонна двигалась в противоположном направлении, к Москве.

Я снова приуныл. Но подъехав к Белому дому, увидал опрокинутый троллейбус, баррикаду, и опять слегка повеселел.

Долгими кружными путями нам с моим таксистом все-таки удалось добраться до моего дома. У подъезда меня встречал сын. Легко прочитав на моем лице все, что я чувствовал, он, подхватив мой чемодан, успокоительно сказал: