Но Лидии Корнеевне (как, впрочем, и другим членам того «кружка») ни о чем подобном Вера Васильевна не посмела бы даже заикнуться. В этом у меня нет ни малейших сомнений. А вот насчет того, в какой мере искренна была эта ее патетическая фраза, — тут кое-какие сомнения у меня имеются.

Фразочка, конечно, бьет в нос официальным, я бы даже сказал, газетным советским ханжеством. Но какая-то — пусть малая — толика искренности в ней, я думаю, все-таки была. Ведь Вера Васильевна, в отличие не то что от Лидии Корнеевны, но даже и от собственного мужа, который к тому времени давно уже был «не у дел», была, как говорит известный персонаж известного романа Булгакова, — «лицо официальное». Она служила в издательстве «Советский писатель». Мало сказать — служила. Была она там одним из самых влиятельных членов редакционного совета: от ее мнения зависела судьба едва ли не каждой хоть сколько-нибудь сомнительной книги. И сомнение, как вы понимаете, почти никогда не решалось в пользу обвиняемого — то есть автора.

Как я слышал потом от многих своих друзей, ставших ее жертвами, эту свою цензорскую роль Вера Васильевна выполняла весьма старательно. Ну а чтобы выполнять такую роль, сохраняя при этом хоть минимум морального комфорта, надо было уговорить себя, что действует она так, а не иначе, не потому, что «в номерах служить — подол заворотить», а — по убеждению. По велению, так сказать, своей гражданской совести.

Именно этим, я думаю, отчасти и был продиктован так поразивший меня газетный пафос ее сугубо частного, как бы претендующего даже на некоторую интимность письма.

Но все это я понял (а многое и узнал) гораздо позже. А тогда мне даже и в голову не могло прийти, что ни Лидия Корнеевна, ни Алексей Иванович, ни Игнатий Игнатьевич вовсе не считали ее своей, что в их компании была она белой вороной, что терпели ее там только ради любимого ими всеми «Ванечки Халтурина», сказавшего однажды, что если бы не она, не Вера Васильевна, он бы давно уже умер под забором.

Не знаю, так ли уж необходимо это длинное объяснение. Может быть, два эти «документальные свидетельства» (письмо Веры Васильевны ко мне и мой ответ ей) ни в каких дополнительных объяснениях вовсе даже и не нуждаются. Но коли я уже вступил на этот сомнительный путь, скажу еще несколько слов в свое, так сказать, оправдание.

Вступая в диалог, человек невольно настраивается на «принимающее устройство» собеседника. Можно даже сказать, что он — вольно или невольно — приспосабливается к собеседнику, а это значит, что каждая его реплика в этом диалоге не вполне адекватна тому, что он на самом деле думает и что хотел бы сказать.