Но иногда мне случалось работать с редактором вместе, «в четыре руки» калеча написанный мною первоначальный вариант.

Особенно запомнилась мне такая совместная работа над какой-то моей рецензией в журнале «Знамя». Даже фамилию моего тогдашнего мучителя помню: Уваров. Юрий, по-моему. Отчество забыл.

Он почему-то хотел переписать каждый мой абзац, каждую фразу.

Относился он ко мне при этом очень доброжелательно. От всей души хотел «как лучше». Но получалось — «как всегда».

В отличие от других редакторов, он был особенно добросовестен, проявлял особое рвение. Но при всем при том было совершенно очевидно, что в этом его бешеном стремлении «улучшить» мой текст проявлялись не только собственные, личные его представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо» (хотя, конечно, и они тоже), но нечто более мощное и властное, стоящее за его спиной и велящее ему поступать именно таким образом.

Сейчас я, конечно, уже не помню, какие слова и обороты в моей рецензии он вычеркивал или заменял другими. (Даже и ту рецензию свою не помню).

Но человеческая память — странная вещь. Вот сейчас вдруг выскочила откуда-то из самых ее глубин одна фраза, которую он выправил на свой лад: видно, эта правка особенно больно меня задела, потому и запомнилась.

«Автору удалось», — писал я. А может быть, наоборот, «не удалось». Точно не помню. Да это в данном случае и неважно. Но дальше помню — слово в слово, как у меня это было сказано:

Автору удалось (черт с ним, пусть будет «удалось») передать мудрое обаяние медлительной сталинской речи.

Автору удалось (черт с ним, пусть будет «удалось») передать мудрое обаяние медлительной сталинской речи.

По фразе этой, как по одной косточке восстанавливают весь скелет какого-нибудь доисторического животного, можно предположить, что речь в той моей рецензии шла о повести Петра Павленко «Счастье».

— Что это такое — «мудрое обаяние»? — поморщился Ю. Уваров. — По-русски так сказать нельзя.

И быстро заработал своим редакторским карандашом, после чего моя замечательная фраза стала выглядеть так:

Автору удалось передать обаяние мудрости, исходящей от каждой реплики товарища Сталина.

Автору удалось передать обаяние мудрости, исходящей от каждой реплики товарища Сталина.

Еще раз хочу подчеркнуть, что хоть правка эта касалась «лично товарища Сталина», продиктована она была отнюдь не политическими, а чисто стилистическими соображениями. Свою фразу о «мудром обаянии медлительной сталинской речи» я сочинил не потому, что в таком восторженно-раболепном тоне полагалось писать о вожде, а, что называется, по зову сердца. (Это было в пору той пылкой моей влюбленности в Сталина, о которой я уже рассказывал.) И так больно ранила меня эта уваровская правка не потому, что она изменила смысл сказанного. Просто «мудрое обаяние медлительной сталинской речи» выражало то, что я хотел сказать. И выражало, как мне казалось, хорошо. Пожалуй, даже художественно. А «обаяние мудрости, исходящей от каждой реплики товарища Сталина», — ничего не выражало. Это был штамп: такой же, как «образ молодого человека Сталинской эпохи».