„Вот во МХАТе играют, а в ‘Современнике’ просто, как в жизни“. Сейчас у нас наметилась опасность: „Вот в ‘Современнике’ играют…“ Очень консервативны наши „старики“. Удобно, как раньше. Можно ли с ними выполнить новые задачи театра „героического напряжения“?

8. Показательно: Земляникин после „Вечно живых“ (где кстати играет пусто и не талантливо) сказал, вот это приятно играть, а эта трилогия…

Т. е. в старом спектакле „Вечно живые“ у него было много прикрытий быта, не обязательно была напряженная работа духа.

5 июня. „Традиционный сбор“. Спектакль утратил живую атмосферу. Импровизационность ушла (не слов, а действий). Очевидно, когда подробно не разрабатывается логика взаимодействия, эта логика устана-

9. вливается в процессе спектаклей, под диктовку зрителя, очень индивидуально (т. е. когда актер — зал, а не актер — актер — зал). Тогда фиксируется не исходное, что необходимо для живой связи, а фиксируются эл-ты процесса: оценки окрашенные в угоду зрителя, красочки, приспособленьица — все то, что должно рождаться заново, что и составляет импровизационность театрального искусства. Некоторые наши считают, что импровизационность это придумать новые слова,

10. новые миз-ны.

Импровизационность — это живой процесс: это пристройки заново, оценки заново, приспособления заново. Тогда возникают, рождаются краски. Я не говорю, что общение всегда заново.

В „Традиционный“ и не только в этот спектакль, а и в другие проникла эта болезнь. Что может этому противостоять? Первое — это подробная разработка взаимодействия во время репетиций. Второе: культура, мужество и достоинство актеров».

На этом дневник Ефремова остановился. Уже навсегда.

* * *

— Олег Николаевич, мне кажется теперь, что думать о театре постороннему — нелепо. Все равно додумается до ерунды, отвесит глупость. Театр — это когда А изображает Б на глазах у С. Все остальное вариации. Но я постоянно думала об актерах. Как играть в театре, который живет в идеологии? Как изображать любовь? Жить в СССР и не знать о расстановке приоритетов было даже технически невозможно. Это носилось в воздухе, преподавалось в школе, изучалось вдоль и поперек. Я узнала из официальных грамот и ведомостей, что Олег учился прекрасно. Вы научились учиться как-то сразу, еще в школе. Окружающие отмечали самовольный характер, но что голова работает замечательно — и не только гуманитарная ее часть, — было ясно. Всегда было ясно. Сумасшедшая по объему и качеству ваша библиотека — говорящее зрелище. Но ведь книги — это тонкости. Как играть тонкие, сложные чувства, когда общество любит «простого человека»? Я никогда не смогу представить себе, что думали вы на самом деле. Все, что в прессе, в телевизионных выступлениях, в мемуарах друзей и недругов — я знаю, видела и читала. Но с каждым новым квантом знания тайна становилась все глубже, потаеннее, страшнее…