Церкви в России являются уже не гонения атеистического государства, а проблемы внутренние, причем эти проблемы не созданы отдельными людьми, а были порождены в ходе церковной жизни в течение веков. «Конечно, нужно ясно сознавать вред, вносимый в Церковь подменой подлинной церковности лжецерковностью», – утверждает отец Всеволод. Неправославный экклезиологический субордиционализм вносит в Церковь «казарменно-дисциплинарный» принцип подчинения, преодоление этого принципа «означает преодоление вносимой им в Церковь лжи» (208, с. 310, 322–323). Сам владыка Антоний никогда не подменял принцип порядка принципом субординации, всегда был прост и доступен.

В каждый свой приезд в Советский Союз митрополит Антоний стремился внести свой вклад в русскую церковную жизнь, но в условиях жесткого государственного контроля возможно было немногое. Он приходил по приглашениям на встречи в частных домах, а при возможности – и в духовных академиях. Его уже хорошо знали по регулярным беседам на волнах Би-Би-Си, которые перепечатывались на машинке и широко ходили по рукам в «самиздате».

В одном из «Непридуманных рассказов» Л. С. Запариной описан вечер 13 сентября 1978 года, проведенный митрополитом Антонием в одном из знакомых ему московских домов. Присутствовало человек 10–12. Владыка вел себя невероятно просто, без всякого «благолепия». Завязался непринужденный разговор. Один из собеседников с волнением стал говорить о таинстве Причащения, что он всякий раз ощущает себя недостойным. Владыка ответил, что святыню осквернить нельзя, как нельзя осквернить огонь: «Не важно, что бросается в огонь – чистые дрова или мусор. Все одинаково превращается в огонь». От разговора о Причастии беседа перешла к тому, что есть молитва, в чем ее важность, и вновь присутствующие увлеченно внимали проникновенным разъяснениям митрополита Антония. «Я решила попросить Владыку помолиться вместе с нами, – рассказывала Л. С. Запарина, – так как знаю по опыту, что Владыку надо видеть именно в молитве. Описать его в молитве невозможно: абсолютная сосредоточенность, абсолютная поглощенность, абсолютная простота, трепетная любовь. Какой-то особенный, глухой голос и какая-то удивленная интонация, как будто Владыка сам не может поверить в невероятное чудо: в дар молитвы, в возможность, которую мы имеем обращаться прямо ко Господу. Традиционные, всем известные молитвы он говорит так, словно они возникают впервые, и слушаются они тоже так, как будто мы их раньше не слышали… И в трепетной, напряженной тишине каждый слышит ответ в своем сердце» (56, с. 290).