В то же время отец Александр вполне сознавал существующую в культурной жизни Запада другую реальную опасность: страстное отрицание либералами «иерархичности жизни», смысла мира, а значит, и Бога. Поистине, сами люди более возлюбили тьму, нежели свет… (Ии. 3, 19). «Христианство разрушает не буржуазия, не капитализм и не армия, а интеллигентская гниль, основанная на беспредельной вере в собственную важность, – делал вывод отец Александр. – Ж.-П. Сартр и Ко. – плохонькие “иконы” дьявола, его пошлости, его суетливой заботы о том, чтобы Адам в раю не забывал о своих “правах”. Там, где говорят о правах, нет Бога. Суета “профессоришек”!.. И пока они суетятся, негодяи, по слову Розанова, овладевают миром» (210, с. 20).

В середине XX века среди западных интеллектуалов зарождаются искания «новой духовности». Размышляя над страницами книги влиятельного западного философа М. Элиаде (1907–1986), отец Александр не может не поразиться: «Интеллектуальная жажда, поиски смысла жизни, история религии, все это с каким-то неслыханным “нажатьем педали”, пафосом, “запоем”… – тут все, кроме Православия. О нем ни одного слова, как будто его нет, как будто оно не имеет, не может иметь никакого отношения к этим исканиям… Но нигде, ни разу в этой длиннейшей книге не говорится о Боге. О религии – да, но не о Боге… Как это далеко от Евангелия с его “если любите Меня…”» (210, с. 538, 540). После прочтения модного среди западных (а позднее и среди наших отечественных) интеллектуалов «философского бестселлера» М. Фуко «Слова и вещи» он записал в Дневнике: «Все то, да не то, но в чем “не то”, определить трудно. Пожалуй, просто в неверии. Он развенчивает мифы, теории, упрощения, и все это как будто верно. В целом, однако, впечатление такое, что вообще ничего нет, кроме совершенно бессмысленного копошения людей, выдумывающих все время новые discours [фр.: рассуждения, дискурсы]… Никакого воздуха, ничего, о чем можно было порадоваться или о чем попечалиться…» (210, с. 328).

«В сущности “Запад” страшен. Страшен своим фарисейством, своим отождествлением свободы с наживой… ужасен своей низостью решительно во всем. Где, когда началось это падение?» – задается вопросом отец Александр весной 1975 года. «Страшная усталость от всего этого, от борьбы – с чем? – с какой-то дьявольской мутью, заволакивающей мир и – это страшнее всего – религию», – записывает в ноябре 1975 года. Спустя пять лет: «Устал повторять: разложение, и притом зловонное, нашей цивилизации. За абортом, гомосексуализмом и пр. теперь – кровосмешение… Эта цивилизация не может выжить… Но все то, что так или иначе противостоит этому разложению, буквально поднимается на смех». Он не мог оставаться равнодушным к «тому хамству, что торжествует в мире» (210, с. 171, 220, 528, 632). Трагическое мироощущение, основанное на извечной неудовлетворенности христианина несовершенным миром сим, пронизывает Дневник отца Александра, человека глубокой и искренней веры, верного одной – христианской иерархии ценностей.