— Зигфрид и Кримгильда… Не супруги, а песня о Нибелунгах!

Мы снова засмеялись. Огромного роста, плоская, как липовая доска, жена господина Зигфрида была мало похожа на героиню старинной немецкой поэмы.

Сергей очень любил стихи Лермонтова и даже сам чем-то напоминал автора «Демона». Думаю, что это было вызвано не только явным сходством, но и немалыми личными усилиями Сергея это внешнее сходство подчеркнуть. Помню, еще в Харькове он разыскивал сборник, в котором обязательно был бы портрет поэта. Видимо, он частенько на него поглядывал, решая, какие заводить усы.

В день, когда произошла роковая встреча с Жанной, Сергей получил письмо от матери. Старуха, как видно, была женщиной твердого характера. Примостившись на дне траншеи, Сергей от души смеялся, повторяя вслух ее строжайшие инструкции относительно правил поведения на войне. «Не в свое дело не лезь, — наставляла она, — ибо попадешь в какую-нибудь неприятную историю, я тебя знаю. И имей в виду: возвратишься домой с шишкой на лбу, так тебя разделаю, что забудешь, как звали». Ничего не скажешь, своеобразная личность. Не знаю, было ли ей известно, что сын ее имеет уже три нашивки за ранения? Впрочем, если Сергей и утаивал это от нее, то, разумеется, отнюдь не потому, что побаивался маминой розги.

В стилевом отношении письмо было вполне выдержано до самого конца, хотя и трудно было сказать, где она шутит, а где пишет серьезно. Покончив с директивными установками, мать перешла к деловой информации о домашних делах. Я слушал это оригинальное письмо и представлял себе властную и бескомпромиссную женщину, которая рано осталась вдовой и должна была быть одновременно и матерью, и отцом для своего сына. Хорошо воспитанный Сергей представлял собой наглядное доказательство того, как благотворно влияет на человека разумная материнская суровость.

— Что, попадало в детстве? — спросил я.

— Случалось… — ушел Сергей от прямого ответа. Он аккуратно сложил письмо вчетверо, всунул в конверт и спрятал в планшетку.

И как раз в этот миг застрочило несколько вражеских пулеметов одновременно. Мы насторожились. На фронте нашей роты уже около часа царила тишина, и внезапная стремительная стрельба заставила нас быстро подняться. Очереди были настойчивые, перерывы короткие, и казалось, что они прямо захлебываются в стремлении догнать друг друга. Мы застыли, пораженные какой-то удивительной целенаправленностью вражеских очередей — стрельбы, никак не похожей на сонное напоминание вражеских наблюдателей о своем существовании, к которому время от времени прибегают обе стороны, когда фронт молчит. Не походило это и на огневую подготовку атаки. Ясно было, что с разных позиций бьют в одну точку, и точка эта не только быстро двигается, но и может исчезнуть из виду и добыча выскользнет из рук.