Наталия Максимец, поклонница группы «КИНО»:

В августе 90-го мир практически рухнул. За месяц научилась играть на гитаре, спасая себя его песнями. Особенно сложно было пережить осень… Позже в журнале «Новости киноэкрана» появилась большая статья о Викторе и после нее – несколько десятков адресов ребят, которые надеялись найти друзей по переписке и единомышленников. У всех было общее горе. Все стремились разделить его с близкими по духу людьми… Началась эпопея писем. Они приходили почти ежедневно, по 3–4 письма. У меня появились друзья по всему бывшему Союзу, начиная от Калининграда, заканчивая Читой. И в этом было реальное спасение! Считаю, именно письма со словами понимания и поддержки помогли мне остаться самой собой. Важно было знать – ты не один, рядом (пусть за сотни километров) друзья!

Из воспоминаний поклонницы группы «КИНО»:

Я отлично помню август 1990-го – этот месяц я в первый и последний раз в жизни провела в лагере строгого, то есть санаторного, режима под Евпаторией. Первые десятки выстроились у воды, вторые десятки вошли в воду, стол номер пять и отбой в 21:00. И единственное послабление того строгого, то есть санаторного, режима случилось 15 августа, когда пришло известие о гибели того, кто режиму был всяко перпендикулярен.

Наталия Бурд, поклонница группы «КИНО»:

Мне было семнадцать лет, когда погиб Виктор Цой. Вечером 18 августа 1990 года отец подошел ко мне со свежим выпуском газеты «Труд», в которой была заметка о том, что Виктор разбился на мотоцикле (первоначальная версия в СМИ была именно такая). Я даже не поняла сначала весь смысл слов, мне сказанных: «Наташа, газету принесли – Цой погиб». Остолбенело посмотрев куда-то вдаль, произнесла, не слыша своего голоса: «…Все плакать будут…», а затем громко и внятно, глядя в глаза отцу: «Его убили….». А утром был праздник Яблочный Спас. В этот день хоронили Виктора… Мы не были с отцом друзьями, извечный конфликт поколений отцов и детей. Он никогда не любил Цоя. Но он был тих и трезв в те дни. Мама искренне недоумевала: «Я умру – ты так плакать не будешь», когда по ТВ показывали ПОСЛЕДНИЙ КОНЦЕРТ, а слезы ручьями лились по моим щекам. Эта смерть не должна была быть. Это произошло так внезапно и так неожиданно, что мозг, сердце, душа – ВСЕ отказывалось верить в происходящее. Я никогда не смирюсь. Сколько раз в мыслях и снах я бежала на тот поворот, крича: «За что, Господи! Возьми меня, мою жизнь, но верни Его! Он – самый умный, самый талантливый, самый добрый! – ЗА ЧТО?»… Словно некто злой и коварный попал в самое яблочко, от чего в груди образовалась дыра, растоптал, разорвал душу в клочья, вырвал из груди сердце… Тот, кто был один в тот черный 1990-й, знает, как, держа в руке стакан, вырастает Боль до исполинских размеров. И как, разбивая этот стакан вдребезги, рождается первая поэтическая строка… Когда Виктору Цою было 40 дней, моей маме приснился сон. Виктор, с гитарой через плечо, зашел в мою комнату (увешанную с пола до потолка фотками и плакатами группы «КИНО»), улыбнулся и сказал: «ЭТО МОЙ ДОМ…». Мой Друг, мой Свет, мой Брат Виктор Цой. Пока я живу, я помню.