В этих строчках не только горечь, но и гордость. Роллан, несмотря ни на что, не хотел сдаваться. Немецкие оккупанты быди для него «калифами на час», а обращение к духовным богатствам прошлого — способом противостояния им. Он продолжал писать, работать — не только потому, что труд сам по себе давал ему моральную опору и утешение, но прежде всего потому, что хотел и в это невыносимо тяжкое время «служить новым судьбам родины — двойной родине: Франции и всему миру».

Этот же дух мужественного противостояния чувствуется в письмах, которые Роллан писал в первые два года войны молодому рабочему-коммунисту Эли Валаку. Их знакомство началось еще в предвоенную весну 1939 года: семнадцатилетний Валак, пламенный почитатель автора «Жан-Кристофа», приехал навестить его в Везеле. (В дни войны Эли Валак вступил в партизанское соединение, которым командовал прославленный полковник Фабьен, и летом 1942 года был расстрелян фашистами.)

Роллан писал юноше 1 марта 1940 года:

«Лучший врач для меня, как это было всю мою жизнь, — работа. Я пишу для лучших времен.

В наше время слово бессильно; главное — надо быть смелым и терпеливым, и всем вместе вести борьбу против гитлеризма, до победы над ним…»

По истечении восьми месяцев оккупации — 12 февраля 1941 года — Роллан писал Валаку:

«Мы лично не пострадали. Но мы заперты здесь, и с этим приходится мириться. Я нахожу поддержку в моей работе, которую я никогда не прекращал. Я написал много томов воспоминаний о моей юности, теперь продолжаю мои труды о Бетховене. Разумеется, я не буду ничего публиковать, пока в стране не восстановится нормальная жизнь. Я, впрочем, часто встречал больше понимания и симпатии к Кристофу и к Кола у иных посетителей-оккупантов, чем в некоем известном вам курортном городке на водах.

Вам лучше будет пока не приезжать и пореже писать. Надо только быть терпеливым и верить в будущее. Вам повезло — ваше будущее будет долгим. У меня же лишь сердце молодое, и мое будущее — это будущее других. Я довольствуюсь этим. Я привык жить на несколько десятков лет — а то и веков — вперед. Мне не надо при этом спешить и надрываться: человечество ползет как улитка (это все же лучше, чем пятиться, как рак!). Е pur si muove! (И все-таки движется!)»

Слова о посетителях-оккупантах, которых Роллан предпочитал обитателям «городка на водах» (то есть предателям из Виши), не должны нас удивлять. Те немецкие солдаты, подчас и офицеры, которые заходили к знаменитому антифашистскому писателю, чтобы выразить почтение или получить автограф, — это, конечно, были не нацисты, а скорей всего люди, которые тяготились своим положением. Один из таких посетителей Роллана (как свидетельствует французский исследователь Рене Шеваль) впоследствии дезертировал из гитлеровской армии. Можно понять, что для Роллана могло быть более приемлемо общение с такими немцами, чем с французами, утратившими чувство национального достоинства.