Надо сказать, что этот веберовский бренд (героический аскетизм) был очень силен и авторитетен. Как-то так получилось, что, несмотря на то что выдающиеся личности всегда в центре внимания современников и публика любит компромат в широком смысле слова, романтическая сторона жизни Макса Вебера не вошла в поле зрения как современников, так и преемников. Правда, это объясняется не только и не столько «гигиеническими» правилами самого Вебера в области связей с общественностью, сколько жесткими требованиями Эльзы Яффе, которой следовало бы работать не фабричным инспектором, а специалистом по разработке легенды и обеспечению секретности в спецслужбах. Ей удавалось без особых усилий в течение десятилетий изображать брак с Эдгаром и держать в тайне любовную связь с Альфредом и Максом. Тем сильнее был взрыв возмущения и негодования, когда тайны стали выплывать наружу. И это было не потому, что Макс Вебер оказался не героем аскезы, а гедонистом, не чуждым земных наслаждений и вовсе не стражем морали. Возмущение и негодование появились потому, что на этом якобы аскетичном Вебере зиждились собственные моральные и даже теоретические доктрины и концепции многих влиятельных теоретиков, историков и учителей морали. К Ясперсу это относится в полной мере – для него Вебер был важен не только как ученый, но и как мерило правильности его, Ясперса, собственной позиции как человека и философа. Поэтому Ясперс выступал как хранитель и защитник не только теоретического, но в первую очередь морально-этического наследия Вебера.

Поскольку Вебер в трактовке Ясперса (прямо в его книге о Вебере, а также косвенно, например, в работе о типах мировоззрений) трактовался скорее как представитель бренда «героический (экзистенциальный) аскетизм», крушение кумира было воспринято Ясперсом более чем болезненно. Радкау сообщает, что в феврале 1963 г. Эдуард Баумгартен, который к тому времени занял позицию общепризнанного (после смерти Марианны, которая всецело ему доверяла) хранителя наследия Вебера и выразителя его истинных взглядов, рискнул – именно рискнул, поскольку понимал, какие тяжелые последствия для восьмидесятилетнего Ясперса может иметь это открытие, – передать ему копии нескольких любовных писем Макса (R, 854). Сказать, что Ясперс был потрясен – это ничего не сказать. С этим новым образом Вебера рухнула его картина мира. «Предательство!» – такова была первая реакция старого философа и моралиста на шокирующую новость. «Макс Вебер совершил предательство по отношению к Марианне, к самому себе, ко всем нам, знающим его образ», – цитирует его фразу известный философ Дитер Хайнрих (R, 856). Впоследствии и Баумгартен, и Эльза Яффе ознакомили Ясперса с другими письмами и другими подробностями любовной драмы Вебера, и его высказывания несколько смягчились, хотя впечатления от смены образа, кажется, преследовали его всю жизнь, «даже во сне», пишет Радкау. Он не мог утешить себя тем, что это какая-то любовная эскапада, единичное приключение, не влияющее на образ целого, – седина, так сказать, в бороду, бес в ребро. Все это стало возможным, цитирует Радкау архивные записи Ясперса, потому что Вебер встретил в Эльзе «не обычную девку, а гетеру, владеющую высшим усыпляющим дух искусством – по ту сторону добра и зла… добрую, когда ей нравилось, но внутренне твердую и готовую к любому злу… все умеющую – от простейшего коитуса до искусства прекрасного – зрелой эротической игры» (R, 857–858). Такая дьяволица, искусительница Эльза! Случилось так, что в последние годы своей жизни Ясперс вел свой внутренний диалог с Вебером, касающийся Бога и дьявола, добра и зла, жизни и смерти, причем один из беседующих давно уже пребывал в царстве мертвых.