Юридическому обществу он завещал деньги для премии за лучшие работы по истории осуществления и дальнейшей судьбы Судебной реформы. Женский пединститут, детский приют за Невской заставой, убежище для смолянок, училище св. Анны, где он учился, комиссия для нуждающихся литераторов и ученых публицистов, Петроградский, Московский и Харьковский университеты не забыты в этом подробном завещании. Авторское право он завещал сестре Людмиле и дочери генерал-лейтенанта Надежде Павловне Лансере. Ей же и движимое имущество. А все остальные суммы — дочери потомственного гражданина Елене Васильевне Пономаревой, сестре своего университетского друга, верной спутнице последних его лет.

Две подписи стоят под этим завещанием — тайного советника Владимира Яковлевича Фукса и действительного статского советника Евгения Эпафридитовича Картавцева.

Незадолго до кончины Кони написал записку «на случай смерти», попросив в ней немедленно дать знать о случившемся в Пушкинский дом и Академию наук Борису Львовичу Модзалевскому и Борису Николаевичу Моласу…

«Похоронить меня наискромнейшим образом (одна лошадь, простой деревянный гроб) на Александро-Невском кладбище… Объявить о кончине в Вечерней Красной газете, отслужить надо мною одну вечернюю панихиду. В день и время выноса не оставлять квартиру пустою…»

Известие о его продолжительной болезни беспокоило друзей, товарищей по академии. Люди буквально «не спускали глаз» с маленькой комнаты в Детском Селе, где в доме № 24 по Б. Магазинной улице он боролся со своей болезнью.

Группа ученых писала в Президиум Академии наук: «По имеющимся сведениям, в состоянии здоровья академика А. Ф. Кони за последние дни отмечено значительное ухудшение.

Вместе с тем материальное положение А. Ф. Кони, в результате 6-месячной его болезни, таково, что исключает возможность надлежащего медицинского ухода и лечения.

Считая нравственным долгом довести об этом до сведения Президиума Академии наук, позволяем себе просить о срочной помощи Академику А. Ф. Кони.

Августа 23-го дня 1927 года. г. Москва».

А 27 августа Ферсман пишет в ленинградскую секцию научных работников:

«По полученным сведениям, болезнь его снова обострилась, и он находится в самом тяжелом положении…»

2

Он вспомнил, как однажды на исповеди ответил священнику, не задумываясь:

— Грешен, как и все.

— Как и все?! — возмутился батюшка и прочел пятнадцатилетнему «грешнику» проповедь о том, что негоже прятаться за спины других, когда приходит час отвечать за свои поступки. Пред богом и совестью…

«Перед совестью своей я, как школяр, держал экзамен каждый день, — подумал Анатолий Федорович. — А так…» — он с трудом разлепил веки — такая слабость разбила все его тело. Посмотрел в окно — голубое, холодное небо теперь прорезали легкие перистые облака. Словно какой-то невидимый зверь выпустил коготки, чтобы помочь надвигающейся осени собрать свой золотой урожай. Но царскосельские липы перед окном еще держались — ни одного желтого листочка.