Но первым в межпартийной борьбе использовал их Робеспьер, который на вечернем заседании Коммуны 2 сентября выступил против Бриссо, обвинив его в том, что он возглавляет заговор с целью сделать королем Франции герцога Брауншвейгского. Единственным доказательством оказалась ссылка на то, что близкий к жирондистам журналист Карра в своей газете еще в июле отзывался о герцоге как о весьма просвещенном и либеральном человеке, достойном короны. Речь не шла определенно о французской короне. Многие считали, что это был просто наивный намек на то, чтобы заинтересовать герцога в австрийском троне. Замысел Робеспьера состоял в том, чтобы, воспользовавшись оргией убийств, направить возбужденных санкюлотов на жирондистов и уничтожить их. Вначале, казалось, эта затея обещала успех. Наблюдательный комитет Коммуны приказал произвести обыск у Бриссо, который не дал никаких компрометирующих материалов. Робеспьер добился даже выдачи ордеров на арест Ролана и жирондистских депутатов. Дантон вмешался и приказал прекратить эту нелепую затею, а уже через несколько дней Робеспьер решительно отвергал свое участие в этом деле, хотя и очень неубедительно. В конечном итоге Жорес, откровенный сторонник Робеспьера, после тщательного исследования документов называет Неподкупного «великим клеветником» и так объясняет его действия: «Мне кажется почти несомненным, что в этот момент Робеспьер надеялся на почти полное уничтожение Жиронды, я имею в виду уничтожение ее политического влияния. Он был убежден в том, что она представляла большую опасность для Революции, что она ослабляла ее энергию, которая растрачивалась на никчемные политические интриги».

Революция стала суровой, жестокой; отныне в межпартийную борьбу французских революционеров входят смерть и кровь…

Ответственность Коммуны за сентябрьский разгул слепого беспощадного террора, особенно ее Наблюдательного совета, вдохновляемого Маратом, подтверждается многими документами. Но понять Коммуну можно. Ее явно хотели уничтожить, а в ее лице ликвидировать и результаты революции 10 августа. Она защищалась, вынужденная прибегнуть к отчаянным средствам, от которых сама будет вскоре открещиваться. Даже Марат признает «пагубный» характер сентябрьских убийств.

И все же они произошли, и произошли в самый момент выступления в качестве самостоятельной силы партии монтаньяров. Трудно закрыть глаза на это совпадение. Конечно, после кровавой оргии последуют военные победы Вальми и Жемаппа, которые спасут Революцию. Если не сентябрьский террор вызвал революционный порыв, то все же он усилил мужество и уверенность добровольцев 92-го года, одновременно терроризируя и ослабляя контрреволюцию, осмелевшую от приближения армий Пруссии и Австрии. Дантон, который в этот момент целиком отдался делу спасения революционной Франции, трезво, хотя, возможно, цинично и жестоко учитывал все с точки зрения высших интересов нации. Если верить мемуарам герцога Шартрского, будущего короля Луи-Филиппа, Дантон говорил в частном разговоре: «Я хотел, чтобы эта парижская молодежь прибыла на фронт, покрытая кровью, что было для нас залогом ее верности. Я хотел проложить реку крови между нею и эмигрантами».