Все это привычные штампы живой прозаической речи, утвержденные Некрасовым в поэзии. Здесь, в «городских» стихах, Некрасов охотно пользовался такими словами, как «дивиденд», «диалектик», «тариф», «плутосократия», «сфера», «брошюра», «теория», «кризис», «антрепренер», «демагог», «библиограф», «идеалист», «радикал», «индижестия», «программа», «амбиция», «афоризм», «пароксизм» и т. д.
Такие слова в эту эпоху были свойственны речевому обиходу лишь той сравнительно малочисленной группы людей, которая была связана с цивилизацией города. Некоторые из этих слов так и сгинули, не закрепившись в словарном составе языка, но огромное их большинство только потому оставалось чуждо народу, что народ был в ту пору оторван от каких бы то ни было завоеваний культуры.
Этим и объясняется разница между лексикой «городских» стихотворений Некрасова и лексикой его стихотворений, посвященных крестьянской тематике.
В «городских» стихах мы могли прочитать:
хандру Каламбур
«Деревенские» базировались на таком словаре:
Казалось бы, здесь две речевые системы и между ними глухая стена. И хотя «хандра», «каламбур» и другие слова этого рода составляют в «городской» поэзии Некрасова ничтожно малый процент, именно широкой возможностью их применения и определяются в значительной мере основные черты ее стиля. Между тем, если бы Некрасову вздумалось ввести такие слова в какое-нибудь из своих «деревенских» стихотворений, они прозвучали бы вопиющею фальшью. Ибо крестьянин дореволюционной деревни, создатель своего языка, всех его изощреннейших грамматических форм, был насильственно отрешен от культуры, сосредоточенной в больших городах и доступной лишь привилегированным классам, вследствие чего в его речь почти не проникали слова, выходившие за пределы сельского быта.
Если бы некрасовская Матрена Корчагина заговорила, например, таким языком:
официально директив,
или Орина, мать солдатская, обратилась бы к кому-нибудь с такими словами: