Сколько Анн, однако, сегодня в этом зале. Недосчитаем только Анны Павловой.

Тем временем Николай Николаевич уже с кем-то шутит и острит.

Тогда в Петрограде все еще острили, остротка полагалась как приветствие, как чистые воротнички…

На днях — Михаил Кузмин, Юркун и я — были у Евреиновых.

— Маша! — крикнул Николай Николаевич девушке-прислуге (по-новому — домработнице). — Фазан от обеда остался? Именитые гости! Ах, нет? Ну, тогда к чаю черный хлеб, только по моему рецепту: в сухарях с солью!

Ирина Одоевцева с волшебно рыжими волосами и с не менее волшебным черным шелковым бантом в волосах. Бант прелестно контрастирует и оттеняет волосы, цвет которых напоминает волосы кавалера на картине Терборха «Лимонад». Однако я не завидую сидящему сзади нее в партере, он не увидит Шаляпина.

Одоевцева, конечно, с двумя Георгиями — Георгием Ивановым и Георгием Адамовичем.

Я на днях сделал ее портрет. Голлербах сказал: «Как изумительно постигли вы ее женскую сущность!»

А вот и сам Эрих Федорович Голлербах, искусствовед и художественный критик, добрый и благожелательный, влюбленный в каждого, кто награжден хоть в малой степени каким-нибудь даром.

Эрих Федорович! Как тяжело и скучно жить художнику без таких людей, как вы!

Аким Волынский, с желтым лицом, в черном сюртуке нотариуса. Он не склонен никого замечать, раскланиваться с представителями «бессмысленной» толпы. Он, философ искусства, пришел сюда вовсе не для того, чтобы себя показать, как все эти пустельги…

В эту новую женскую смену прибыло много красавиц. Они жадно входят в жизнь, хотят все знать, все видеть, они жаждут все испытать. Им ведь было всего по двенадцать лет, когда разразилась война, и по пятнадцать, когда началась революция. Бедняжки! Их ранняя молодость прошла около дымящихся буржуек, они помешивали пшенную кашу, чтоб не пригорела, радостью было перекроить старое платье матери или тетки, чтобы было как у Асты Нильсен. Читали, читали и мечтали.

Взгляните на рисунки Ольги Гильдебрандт, в них есть что-то от мечтаний этого девичьего поколения.

Теперь им девятнадцать — двадцать, и они всеми правдами и кривдами пробрались на Шаляпина!

Вот такие две — Олечка и Лелечка, не доискивайтесь, кто они, — это условные имена и условные фигуры.

— Скажи, скажи, где Ахматова?

— Неужели не видишь? Вон там, где все писатели рядышком, как на школьном спектакле…

— Разве она блондинка?

— Да нет, рядом с ней. Та, что с челкой.

— А подальше кто, с бородкой деревенского мужичонки?