— Тоже писатель. Кажется, Шишкин или что-то в этом роде.

— Бррр, не моего романа, мой кумир Юрьев!

— Дура! — говорит всезнающая Леля.

«Да, но — скажут мне — разве только эти Олечки и Лелечки были в ту эпоху…» Нет, конечно, нет. Однако они были на «ты» с Ларисой Рейснер, вместе с нею они учились, с этой замечательной женщиной русской революции. Но ее не было на этом спектакле, в вечер, когда пел Шаляпин.

— А где Горький?

Разве можно было бы не заметить Горького? Он виден в любой толпе. В любой человеческой гуще. С его ростом, на голову выше всех, с его голубыми глазами ребенка и усами моржа. В те годы он появлялся всюду, был доступен всем. Это был «кронверкский» период его жизни. Он еще не был «за морями, за горами»…

— Его, очевидно, нет сегодня или он беседует где-то в аванложе.

В директорской ложе, за плотно воссевшими в первом ряду, прячется Борис Кустодиев, художник постановки.

Сверху, свесившись через парапет балкона, смотрят два мальчика, вот-вот юноши.

Это два друга — Николай Чуковский и Владимир Познер. Они с жадностью рассматривают всех знаменитых накануне прыжка своего в литературу. В две литературы! В русскую и во французскую!

Ко мне приближается Всеволод Теляковский, у него такие же наблюдательные глаза, как и у отца, но присутствует некий «хихик». Он, вероятно, хочет рассказать мне некоторые хихикающие подробности касательно спектакля. Он все знает… Но успевает сообщить только о себе: самое главное — Экскузович-то его, кажется, увольняет. За неаккуратное посещение декоративных мастерских!

Теляковский-сын — декоратор-исполнитель, числится помощником Головина.

— Нет! Каково! Как может художник работать каждый день? Тулуз-Лотрек, например, никогда не работал в весенние солнечные дни, он просто гулял… наблюдал жизнь!

Конечно, была и подруга Ахматовой Ирина с мужем в ложе, где сидели люди из Смольного.

Однако дирижер уже на месте.

Первые звуки в оркестре…

В этот вечер Шаляпин был на вершине своего артистизма.

Спектакль сверкал, блестел. Мариинка показала, что она не умерла! Какой хор! Женские голоса такой свежести, несмотря на холода, заботы, скудность пищи! Казалось, что Шаляпин позабыл свои обиды, свои утренние высчитывания по бумажке, сколько и каких продуктов он мог бы купить до революции на деньги, получаемые за этот спектакль.

Сейчас он только артист.

Оттенки голоса можно услышать на пластинке, но как описать это подтанцовывание, пожимание плечами, прищур глаз, легкие гримасы! И, конечно, самое трудное изобразить, записать эту русскую стихию, необычайное внутреннее изящество этого пьянчужки. Такт, ритм, его точность, верность народным интонациям!