Тётка Настя говорила медленно, еле слышно. Она спросила меня, как я добиралась до дома, ведь автобус до села не ходил. Расспрашивала про учёбу, обратив внимание на мою худобу. Потом, взяв мою руку, чуть слышно спросила: «Небось, и жених уже есть?»

«Есть», — смущённо ответила я.

На вопрос Насти «Наш или чужой?», я ответила, что чужой. Так, слово по слову, я разоткровенничалась и, в конце концов, открыла свою тайну, которая заключалась в том, что мне нравятся военные.

Тётка Настя замолчала надолго, мне показалось, что она чуть слышно застонала. Потом, взявшись за голову, прошептала: «Я, наверно, умру скоро, Нинка. Голова болит, болит…».

Мне стало не по себе после этих слов. Вспомнилась её мать, баба Ха-дорка, за которой Настя попросила меня присмотреть, когда ей резали торф. Мне было лет одиннадцать…

* * *

Баба Хадорка сидела на печке. Меня Настя усадила на край, чтобы мать её не свалилась. Хадорка говорила, говорила, а когда замолкала, начинала наклоняться в сторону края печки. Я боялась, что она упадёт, поэтому снова и снова задавала вопросы.

Хадорка рассказывала о своей жизни, о трудной доле своей дочери Насти. Потом прозвучали из её уст странные фразы: «Павло бросил, бросил Настю… Бедная Настя… Боже мой… Боже мой… Малый умер… Бедная Настя…»

Когда тётка Настя пришла домой, поблагодарила меня, хотела угостить киселём, но я отказалась. Я сильно тогда устала от напряжения.

Настя спросила меня, о чём её мать говорила. Я передала ей про Павла, о котором я не знала и не понимала, о каком-то малом, который умер…

Настя, как мне показалось тогда, насторожилась, потом, расслабившись, сказала, что мать из ума выжила, непонятно что говорит. Месяца через четыре баба Хадорка умерла…

* * *

Теперь я сидела возле Насти, мне было семнадцать лет, но чувства мои были схожи с тем, давно ушедшим временем. Да и кому это приятно слушать слова о смерти…

Настя не отпускала мою руку, лежала с закрытыми глазами и, прерывая речь охами и вздохами, спросила, почему мне нравятся военные. Я тихо отвечала ей, что у них красивая форма, они настоящие мужчины — смелые, отважные наши защитники.

После моих откровений Настя резко, как мне показалось, освободила мою руку, повернула от меня голову и заплакала. Мне стало не по себе. Я молчала некоторое время, а потом всё же спросила, не нужны ли ей какие лекарства, чтобы облегчить боль.

«Эта боль не лечиться, — сурово выговорила Настя, а потом приглушённо протянула: — Всю жизнь болею». Тётка Настя замолчала, застонала.

Молчала и я. Мне хотелось уйти, но надо было дождаться кого-нибудь из семьи Настиной сестры Александры, потому что подходило время поить корову.