«Напрасно ты, Нинка, так думаешь про военных, — медленно простонала Настя, — не такие уж они и смелые. Мне тоже нравились военные, их форма…»

Настя протяжно вздохнула и замолчала. Я боялась, что она снова расплачется. Настя лежала с закрытыми глазами, вздыхала, открывала рот, пытаясь, что-то сказать, но молчала. Теперь я понимаю, что она не могла решиться на откровение, но в тоже время ей очень хотелось, наконец, освободиться от той тяжести, которую она носила в себе столько лет.

«Не люби, Нинка, военных, нельзя любить человека за его красивую форму, — начала свою исповедь Анастасия Афанасьевна. — Это я говорю, испытав и повидав немало на своём веку. Я тоже в твоих годах полюбила военного. Он для меня был самой большой радостью и счастьем. Павел служил на Западном острове Брестской крепости. Вышла замуж за него, родила дочь Нину. А через год счастье померкло — началась война.

Все спасались, как могли. У нас дома был рабочий мотоцикл, на котором Павел ездил на работу. В эту страшную ночь, как только начался обстрел, мы собрали необходимые вещи, погрузили на мотоцикл, и Павел помчал к машинам, где размещались курсы шофёров. Мы успели покинуть остров и оказались на территории Польши.

Павел устроился на работу, я хозяйничала дома. Жили мы в отдельном доме. Павел не любил, когда я задавала вопросы о его работе. Я перестала интересоваться. У нас было всё: и пропитание, и условия жизни.

Весной 1943 года у нас родился мальчик. Назвали его в честь мужа. Летом Павел сказал, что будем пробираться домой. Было страшное время, но эта новость меня обрадовала. До Белоруссии нас подвезли на машине знакомые Павла. Мы остановились на окраине города. Я ещё удивилась, что в таком аккуратном домике никто не живёт. Нас не трогали ни немцы, ни полицаи. Павел иногда уходил из дома, по возвращению приносил продукты.

Помню, в августе месяце Павел пришёл домой какой-то растерянный и сказал, что домой придётся добираться мне одной, он пока останется здесь, но обязательно приедет к нам чуть позже.

Я, конечно, расстроилась после его слов, потому что на моих руках было двое детей, и маленький Павлуша что-то закашлял, а к вечеру поднялась температура, лобик был настолько горячим, что казалось, капни воды — она вскипит. Так горел мой сынок два дня, а на третий помер. Горе матери никогда не сравнить с переживаниями отца. Мне казалось, что муж был занять своими непонятными мне вопросами. Он передал письмо отцу — моему свёкру, и я отправилась домой с дочкой одна. Правда, Павел со своим новым приятелем меня подвезли почти до города Клинцы, вернее, до села перед Клинцами. Называлось оно как-то по-птичьи. Не помню. Мне было уже всё равно. Я почти всю дорогу рыдала. Пристроили меня к одной женщине, чтобы я отдохнула перед дорогой.