79

Вернулся я в Москву уверенный, что с балетом покончено. Придя в Большой театр на следующий день, убедился в правильности своего решения. Там получили прессу из Нью-Йорка – без особых похвал о нас писали, кисловато. Хорошо только о Вишнёвой и обо мне. Но переводчик неверно перевел фразу, касавшуюся моих вращений. Уж с ними-то у меня всегда было слава богу! Вместо слова «искрящиеся» он перевел «осуждающие», получилось, что у меня были «ужасные вращения». В результате я услышал от руководства: «Ты провалился, опозорил Большой театр!» И, как я ни старался доказать ошибочность перевода, никто и слушать меня не хотел.

Как известно, за одной неприятностью всегда следует другая. Тут же выяснилось, что Грачёва со мной в «Баядерке» танцевать отказалась, взяла больничный. У меня же «осуждающие» вращения! Да и личные счеты сыграли свою роль, слишком много внимания стало уделяться моей персоне. Степаненко вообще в театре не появлялась. Ни Никии, ни Гамзатти…

Параллельно занимаюсь костюмами для Солора. Для I акта выбрал салатовый цвет в тон одежд воинов. Белый цвет подошел для костюма в «Тенях», потому что у индусов – это цвет траура.

Чалмы мне делала Галина Абдуловна Ромашко – известный мастер по головным уборам ГАБТа, она создавала их для М. Семёновой и Г. Улановой. Когда я к ней обратился, она уже дома работала. Ромашко сделала для меня три чалмы, разные все. Храню их как зеницу ока, потому что таких рук нет в этой стране больше. Она, в отличие от многих, понимала разницу между арабской и индийской чалмой.

…Однажды мне передали, что со мной хочет познакомиться пожилая женщина, прикованная к постели. Я поехал. Елена Георгиевна Чаклавидзе приняла меня очень тепло. Мы с удовольствием разговаривали и на грузинском. Оказалось, что моя бабушка, папина мама, училась вместе с Чаклавидзе в одном классе в школе М. Перини в Тбилиси. В тот вечер Елена Георгиевна подарила мне красивую брошь. Когда я получил чалмы для «Баядерки», то на чалму I акта прикрепил эту брошь, добавив к ней жемчужину и перо, сделав это в память о Елене Георгиевне.

На II акт хотелось чего-то красного в костюме, свадьба ведь. Но красный цвет не вписывался в декорации спектакля, и я выбрал сиренево-розовый.

Когда я готовил «Спящую красавицу», главный костюмер ГАБТа Саша Назарьянц, с которым мы очень сдружились, повел меня на склад списанных за ненадобностью костюмов. Он находился в портике Большого театра, на котором квадрига с Аполлоном стоит. Проникнуть туда, вернее пролезть, можно было только через маленькую дверцу, находившуюся в стене одного из верхних репетиционных залов. Там стояло множество ящиков со старыми костюмами. Саша выдал мне тогда кучу нарядов, чтобы я срезал с них украшения. Причем выглядело это очень забавно. Он открывал сундук с надписью, допустим, «Жизель», вынимал один костюм за другим, сопровождая этот процесс таким комментарием: «Васильев в Бахрушинский музей, а этот (следовала фамилия артиста) никому не нужен, этот тоже никому не нужен, Лавровский в Бахрушинский…»