Когда я вернулась домой на летние каникулы, отец вел себя со мной странно, почти не разговаривал, только презрительно огрызался. Я была слишком худой. Лорен сказала подруге, что у меня анорексия. Я хотела есть, но еда из магазина на вкус казалась картонной, а готовить я не умела. Лорен все покупала мне бутерброды.

Когда я снова пришла к доктору Лейку, оказалось, что отец решил больше не платить за психотерапевта.

– Никто не вправе лишать тебя медицинской помощи, – резюмировал доктор Лейк и снизил плату до 25 долларов за сеанс, которые я могла позволить себе сама.

Летом я работала на ферме «Потайная вилла», где когда-то, много лет назад, мама учила нас рисовать. Я занималась с детьми, которые приехали изучать жизнь животных и быт фермеров.

Когда я уехала учиться, мама перестала получать чеки от Джеффа Хаусона. Она больше не могла платить ренту, не могла позволить себе дом на Ринконада-авеню, поэтому ей пришлось съехать.

Теперь она встречалась со специалистом по программному обеспечению, у которого был черный пояс по карате и с которым она познакомилась на йоге. На какое-то время, пока искала жилье, она переехала к нему. Они жили в небольшом домике в той части Менло-Парка, что находилась за официальной городской чертой. Это означало, что там не было тротуаров, только придорожные канавы, деревья росли повсюду, как попало, а не стройными аллеями вдоль дорог. Мамин бойфренд готов был приютить ее на то время, что требовалось ей для поисков, но сказал, что его дом слишком мал для троих, то есть для меня.

Как-то субботним днем она позвала друзей, чтобы собрать вещи в старом доме и подготовить их к переезду. Я тоже должна была помогать. Мама руководила нами, бегала от гаража к дому по дорожке, у которой буйно разрослась глициния, ступая то на солнечные пятна, то на тени от побегов.

– Давай же, Лиза, – сказала она.

А я склонилась над коробками, стопками книг, посуды, одежды – всеми вещами, что составляли нашу с ней жизнь, наше прошлое, – и не могла шевельнуться.

– Собирайся, – взмолилась она. – Пожалуйста.

Но я перестала понимать, что нужно оставить, а что – выбросить, что в какую коробку класть. Мои ноги будто приросли к полу. Мама махнула на меня рукой.

Ближе к вечеру, когда с коробками и тюками было покончено, я сидела за маминым рабочим столом, пока она готовила для меня, и впервые за несколько дней почувствовала себя хорошо. Я знала, что скоро смогу поесть и наесться. Мне хотелось находиться там, где она заботилась обо мне.

Но отец купил билеты на представление «Цирк дю Солей» на тот вечер. Он почти не разговаривал со мной и даже не смотрел в мою сторону, с тех пор как я приехала на каникулы, но настаивал, чтобы я пошла с ними в цирк, и требовал, чтобы я присматривала за братом. Я была подавленной и тощей, неуверенной в себе, чувствовала себя тряпичной куклой; я старалась, но была неспособна ему угодить. Я решила, что не пойду.