В 1963 году он предупредил, чтобы я не пропустил первую книгу Арсения Тарковского. Через год он рекомендовал мне выходящую коллективную книгу стихов «Общежитие» и потом спросил меня, кто мне понравился более всего. Сам Слуцкий представлял в этой книге читателю поэта В. Павлинова. Помявшись, но расхрабрившись, я ответил: «Сухарев». «Вы правы», — отчеканил Слуцкий. С Дмитрием Сухаревым я познакомился много лет спустя, на исходе 1974 года, но до сих пор считаю, что свёл нас Слуцкий, которого обаятельнейший Сухарев любит преданной любовью. <...>

Он ненадолго обманулся после антихрущёвского переворота, поверив, что «оттепель» возвращается и наконец-то социалистический идеал будет воплощён в жизнь. Гораздо быстрей других писателей, уже через несколько месяцев, Слуцкий понял тщету этих надежд, и тогда его вера рухнула моментально и окончательно. Во второй половине 60-х годов он начал рвать со всем этим:

<...> Хочешь не хочешь, можешь не можешь — книгу о Слуцком надо писать. А я хочу. Значит, надо и смочь. Ведь на сегодняшний день, если говорить без ложной скромности, я больше, чем кто-либо, знаю о нём и понимаю в нём, в его судьбе, в его поэзии.

<...> Хочешь не хочешь, можешь не можешь — книгу о Слуцком надо писать. А я хочу. Значит, надо и смочь. Ведь на сегодняшний день, если говорить без ложной скромности, я больше, чем кто-либо, знаю о нём и понимаю в нём, в его судьбе, в его поэзии.

Такой книги не появилось. Юрий Болдырев ушёл в 1993-м на пятьдесят девятом году жизни. Его подхоронили в могилу Слуцкого, а потом и его жену.

Имя Юрия Болдырева вросло в судьбу Слуцкого, это естественно. И тут надо сказать, что уникальность этих отношений — поэта и его пропагандиста — обеспечена взаимной безошибочностью выбора. Не только Болдырев отдал себя Слуцкому — Слуцкий отдал себя Болдыреву, со всем отчаянием доверия, без оглядки на «всяко может быть», и эта взаимоотдача, эта дружба по-своему Образцова. Почти античный сюжет. Детдомовец Болдырев получил отца, бездетный Слуцкий — сына: это больше, чем душеприказчик. Тут есть привкус преодолённого сиротства, ведь и Слуцкий претерпевал что-то вроде сиротства, не определяемого только лишь потерей «отца народов». Его поздний путь к молитве, его «Христа ради», его молчание — нет, Слуцкий не «назначил себя сумасшедшим» (Самойлов), он осиротел, он остался один на один с тем, кто ему стал совсем не нужен: с самим собой, и Юрий Болдырев заменил ему целый мир — семью, друзей, в какой-то степени самое отечество. Болдырев не принёс себя в жертву, он просто отработал своё, он выполнил свой долг. Школа Слуцкого.