Большую часть июля Франц Иосиф провел в Бад-Ишле, в Австрийских Альпах. Он получал телеграммы и отчеты из Вены, но на заседаниях коронного совета, где принимались все политические решения, не присутствовал. Первоначально венгерский первый министр Иштван Тиса призывал там к осторожности, но скоро его убедили, что воинственная Сербия угрожает и территориальной целостности Венгрии. Министр иностранных дел Леопольд фон Берхтольд придерживался жесткой линии, опасаясь выказать слабость перед коллегами. Франц Иосиф поддержал предложение Берхтольда выдвинуть Сербии ультиматум, которого ее правительство не сможет выполнить, что и даст Австро-Венгрии предлог для войны. Но даже при этом венские политики все еще исходили из идеи «небольшой кампании» на ограниченном театре военных действий[542].

23 июля посол Австро-Венгрии в Белграде вручил сербскому правительству ультиматум, в котором, помимо многих других, содержалось требование передать расследование убийства эрцгерцога австрийской полиции. Это было прямое посягательство на суверенитет Сербии, неприемлемое для ее правительства и облеченное, по определению британского министра иностранных дел сэра Эдварда Грея, в «самый устрашающий документ, когда-либо посланный одним государством другому». Российский министр иностранных дел выразился лаконичнее: «Это война». Два дня спустя сербское правительство ответило Австро-Венгрии отказом. Уже через несколько часов штат австрийского посольства покинул Белград будапештским поездом. В три часа ночи, вскоре после пересечения венгерской границы, поезд остановила ликующая толпа, и послу пришлось выступить с импровизированной речью. После этого дипломатов горячо приветствовали на каждой станции по пути следования[543].

Через пять дней Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Роковой указ Франц Иосиф подписал в своем кабинете в Бад-Ишле, заметив при этом: «Ничего другого не остается». На следующий день было опубликовано императорское послание «Моим народам». Война ведется, писал он, за «честь, величие и могущество отечества». В частной беседе с генералом Хётцендорфом он сказал: «Если нам суждено погибнуть, мы должны сделать это с честью». Его слова оказались пророческими. Россия в конце концов выступила на стороне Сербии, Германия исполнила свои обязательства перед Австро-Венгрией, а Великобритания и Франция взяли сторону России. Через неделю война охватила всю Европу[544].

Мобилизацию в империи Габсбургов объявляли плакаты на 15 языках. С самого начала обнаружилась не только логистическая проблема — как доставить на фронт более полутора миллионов солдат, но и нехватка боевого духа — как побудить сражаться армию столь пестрого национального состава? Офицеров, возможно, мог бы вдохновить «имперский патриотизм», не знающий национальных различий, но для рядовых солдат он оставался пустым звуком. Решение состояло в том, чтобы воззвать к их национальным чувствам. Призывников, соответственно, организовывали по этническому признаку и соблазняли перспективой задать трепку давнему врагу: для поляков это были русские, для хорватов — сербы, для венгров — любые славяне и т. д. Националистическая карта сыграла, как казалось, успешно, и некоторые комментаторы с удивлением отмечали «бурное ликование с песнями и музыкой», когда войска провожали на фронт[545].