Соболевский написал это письмо и первоначально действительно адресовал его В. А. Жуковскому, но потом вспомнил о Плетневе и, признав, что он лучше Жуковского опечет интересы семьи Пушкина, заменил в обращении имя Жуковского именем Плетнева. В письме Соболевского два момента обращают особое внимание: суждения о жене Пушкина, Наталье Николаевне, о ее расточительности и бесхозяйственности и чрезвычайно пикантное мнение о непродолжительности популярности («народность») Пушкина: «быть может, Пушкин в потомстве не переживет и 25 лет». Вот тебе и дружественный ценитель пушкинских произведений.

Приводим целиком письмо Соболевского, извлеченное нами из собраний Онегинского музея, что ныне находится в составе Пушкинского Дома.

25/13 февраля. Париж Любезный Петр Александрович (Василий Андреевич)! Третьего дня получили мы роковое известие о бедном нашем Пушкине. Первые минуты отданы нашему горю; но теперь дело не в том, чтобы горевать о нем; дело в том, чтобы быть ему полезным во оставшихся после него. Государь обещал умирающему высокое свое попечение о детях. Отец он добрый! Но у этого отца сирот много; он может оградить Пушкиных от недостатка, но уделить им избытка на счет прочих – он не может. Это бы дело России; а наше дело подстрекнуть, вызвать Россию на это! Начну изложением дел покойного и дел отца его. Первые могли измениться с августа месяца, вторые вероятно остались в том же положении; они мне известны, потому что я руководствовал в них Александра, в то время, когда он брал их на себя. А. Дела Александра. а) Он должен государю значительную сумму, но об этой сумме вероятно нам заботиться нечего. Частных долгов на нем больших не было, но много маленьких, особенно счетов в магазины, книжные лавки и пр.; вещи жены его заложены у некоторого Шишкина (Алексея Петровича); этот Шишкин самый добрый и честный ростовщик. Вообще, я не думаю, чтобы частных долгов (из коих притом большая часть Натальи Николаевны) было более 30 000 рублейVII. б) Имения собственно его, нет никакова; кроме участка в 80 душ псковских, оставшихся ему, брату и сестре после матери. Этот участок может стоить 15 000 рублейVIII.– Книги и право на его сочинения. Б. Дела Сергея Львовича. У С. Л. 1100 душ в Нижнем Новгороде. 500 душ из оных малоземельных, оброчных, таких, из которых никаким хозяйством лучшего не сделаешь: 600 душ при достаточном числе земли хлебопашественные; ныне не лучше первых, но при малейшем хорошем хозяйстве могут быть улучшены. Цена первых не более 400 рублей за душу; вторым не более 500. И так, всего имения (имения, находящегося в самых нехозяйственных руках) на 600000 рублейIX. На этом имении долга казенного по С.-Петербургскому Опекунскому совету 250 000; частного, вероятно, нет и 50 000, ибо Сергею Львовичу никто многова не поверит; остается 300000 имения, беспрестанно убывающего в ценности по нехозяйственности хозяина. Замечу здесь следующее для вашего сведения 1) не знаю, как распорядились Павлищевы, Лев и Александр об имении матери; я предлагал, а Александр соглашался отдать оное на участок сестры, но в этом могло помешать желание Льва иметь чистых денег, ибо эта мера, полезная их благосостоянию в будущем при смерти отца, – оставляла его (Льва) ныне при том же недостатке. 2) При свадьбе Александра, отец отдал ему в распоряжение 200 душ, из числа 500 худших; Александр их заложил и употребил 40000 на обзаведение, но эта отдача сделана отцом по доверенности, а имение следственно все осталось за Сергеем Львовичем. По незнанию своему он будет уверять вас, что имение отдано им сыну. И так на что могут надеяться дети Пушкина? 1) ныне – на продажу его библиотеки; на постепенную продажу его сочинений напечатанных и на право перепечатывания. 2) В будущности – на наследство деда. А. Библиотека Пушкина многова не стоит; эта библиотека не ученая, не специальная, а собрание книг приятного, общеполезного чтения; книги эти беспрестанно перепечатываются; делаются издания и лучше и дешевле; очень немногие из них годятся в библиотеки публичные. И так не думаю, чтобы их могло купить какое-нибудь правительственное место; а надобно их продать с аукциона, продать наскоро. Для таких обыкновенных книг аукционная продажа выгодна, по незнанию толка в книгах публики. Книги же лучшие, солидные, стоящие денег, на этих аукционах разберем подороже мы сами. Мое мнение: первое узнать, кому из книгопродавцев остался должен Пушкин и за какие книги; вы легко уговорите их взять не деньгами, а назад книги самые, заплатив только те, которые попорчены. Bellizard и Haur порядочные люди; да при том и их выгода иметь скорее расчет. Надобно только, выдавая книги, просматривать, нет ли в них вписанного или отдельных записок. Сочинения Пушкина, уже напечатанные им самим, продавать по мере надобности книгопродавцам, не принимая никаких обязательств на будущее. Сочинения, коих права печатания проданы. Права эти следует привести в известность; тут, вероятно, можно уговорить купивших на сохранение времени и прочее. Сочинения ненапечатанные и бумаги. После покойного, вероятно, осталась бездна переплетенных и непереплетенных тетрадей, записок и записочек. Все это следовало бы пересмотреть тщательно; найдется многое, чего Пушкин по разным каким-нибудь особенным видам, уничтоженным его смертью, не напечатал, но которое объяснит и пополнит и приведенные им в порядок его записки; и то, что пришлось бы вам об нем написать. Найдется многое, не имевшее продолжения, но уже полное само собою. Я желал бы, чтобы вы, Господа, оставили это до моего приезда, до мая. Я знаю многое, чего не знают другие, и мог бы быть полезным в этой переборке! Б. О наследстве деда и говорить нечего. Долгу он более не сделает, ибо не сумеет; но если проживет, то неплатежом процентов может довести имение до продажи с аукциона или сам дойдет до того, что ему придется продать часть оного. Это случится необходимо года через три, если старик перенесет сделанные им потери. Что же выходит в итоге? Продажа книг едва ли покроет долги покойного, погребение, первые издержки семьи; сочинения его, продаваемые мало по малу, будут приносить ежегодно нечто малое, которое может поступить в расход в прибавку тому, что угодно будет Государю назначить для сирот; ничего не составится целого, ибо и в хороших руках трудно бы этому составиться, а тем более в руках женщины не хозяйки – какова Н. Н. Умрет Сергей Львович, оставит имение расстроенное, трудное к дележу; кто будет это распутывать? Но положим, что и распутают; положим (а полагая это, надобно принять, что доходы будут умно распределяемы), что к совершеннолетию двух братьев и двух сестер имение очистится. Что же будет у них своего, на независимость первых, на приданое вторым? 550 душ нехороших, вероятно заложенных отчасти. Тут нам заговорят о дядьях, тетках и прочих. Горько, очень горько зависеть от чужих капризов; скажут о царских милостях; но что может сделать Государь? Дать им воспитание и оградить их от недостатка до совершеннолетия, и только. Вот, чего желал бы: 1) чтобы Плетнев, Жуковский и Вяземский немедленно составили опекунство, буде Пушкин не назначил его при смерти. 2) Чтобы узнать сейчас, на каком основании будет дана вдове и детям пенсия; надеюсь, что пенсии достаточно будет для жизни вдовы, для воспитания детей и что не нужно будет ни копейки из постепенной, 25-летней продажи его сочинений; а следственно 3) чтобы воспоследовало отречение от всех прав – на это, от кого следует. – 4) чтобы они занялись немедленно, при помощи всякого, кто благороден и грамотен, поставить Пушкину монумент, не каменный, не медный, а денежный, составить капитал, обеспечивающий независимую безбедность детей его; сыновей при вступлении в службу, дочерей при выдаче замуж. Этот капитал притом необходим, ибо при смерти С. Л. дела останутся в таком беспорядке, а самое имение природно разделено так, что законного раздела без денежных выдач сделать будет невозможно. Две половины имения неровны; один из участников должен будет доплачивать в уровень другому; а доплачивать уж верно не дело Льва Сергеевича. О составлении этого капитала. Составить этот капитал не так трудно, как оно может показаться с первого взгляда. Положим, что народность Пушкина не переживет законного права 25-летия на его сочинения и прекратится вместе (скоро после) с совершеннолетием его детей. Предположим, что содержание семьи и воспитание детей обеспечено царскими милостями и имением матери и родни ее и что ежегодно продается только на шесть тысяч прав*, что составит 150 000 без процентов, по крайней мере 300 000 с процентами. Это по крайней мере изъясняемо (?) следующим: в первые годы, то есть именно в те, на которые может по времени более нарасти, доход будет в четверо и пятеро, ибо тут продается и ненапечатанное, и собрание полных сочинений, а начатое непроданным; интерес публики возбужден самою смертью Автора. Вот постоянное приращение, буде только не пройдут деньги сквозь пальцы и без прока. Тут могут быть еще побочные доходы: составление вами из его записок его жизнеописания; – издание в пользу капитала сборника вроде «Современника» и проч. Свежестью горя поощренные даяния родни, тетки Загряжской, бумажного фабриканта Гончарова и проч. Свежести этой не давайте поблекнуть и не надейтесь на нее. Но теперь важнейшее, основанное на этой самой свежести. В отдаленных местах, людям давно умершим, Державину и Карамзину, людям умершим просто, оставившим обеспеченные семейства, спустя долго после их смерти вздумали поставить монументы. На эти монументы собираются деньги; и хотя ни Державин, ни Карамзин никогда не были так народны, так завлекательны, как Пушкин, хотя они давно умерли и умерли тихо, хотя монументы поставятся там, где их большая часть поставителей не увидят, хотя Правительство (всем добрым у нас руководствующее), в это дело мешалось не горячо, или даже вовсе не мешалось, – а собраны значительные суммы. Неужели напротив того подписка не суетная, а истинно полезная, подписка не на камни, а на хлеб, в пользу имени народного, в горячности первого горя сделанная, распоряжаемая теми, в ком время не простудит его, подписка, которая должна быть отражением народной нашей гордости или даже нашего тщеславия – неужели такая подписка, открытая под влиянием Высочайшего имени, подкрепленная Его волею – не принесет многова и очень многова? Пушкин сказал бы: с мира по ниточке, бедному рубашка. Легко, очень легко сделать из этого дело придворное, дело правительственное, дело модное. Да не будет это, однакоже, подаянием! Бог сохрани нас от этого. Пока мы живы – дети Пушкина нищими не будут; но да будет это изъявлением Русской благодарности к тому, кто так долго и так разнородно нас тешил; да будет это, как сказал я выше, монументом незабвенному; а за материальным документом недостатка не будет. Его имени на простом камне довольно. Дорогой мой Плетнев! Письмо начато, как увидишь, на имя Жуковского; но я вспомнил, что есть старый опекун Плетнев, который рассчетнее и хлопотливее Жуковского, а поэтому и переводится на его имя. Прочти его, разжуй, пойми сам, а тут не сомневаюсь, чтобы ты не уразумил и прочих. Главное 1) чтобы деньги не тратились по мелочам, 2) чтобы не простыло горе, 3) чтобы воспользоваться и горем жены, и благорасположением Государя на дело истинно основательное, полезное. Ради Христа, делайте и делайте, хоть что-нибудь. Александра Осиповна, Гоголь, Карамзин и я горюем вместе; бедный Гоголь чувствует, сколько Пушкин был для него благодетелем; боюсь, чтобы это не имело дурного влияния на литературную его деятельность. Еще повторяю: пользуйтесь первым горем жены, чтобы взять ее в руки; она добра, но ветрена и пуста, а такие люди в добре ненадежны, во зле непредвиденны. Бог знает, что может случиться! Она может и горе забыть, и выйти замуж; привыкнуть к порядку, к бережливости, к распорядительности она не может. Пушкин, умирая, был к ней добр и благороден; большим охотником я до нее никогда не был, но крепко, крепко верую с ним вместе, что она виновата только по ветренности и глупости; а от ветрености и ребячества редкие и с тяжелых уроков оправляются. Государь верно даст достаточно на ее содержание, но без прихотей, без роскоши; а она к прихотям и роскоши слишком привыкла. Все, что мы знаем об приготовившем страшное событие для нас темно и таинственно; о мужественной смерти друга нашего знаем мало и неподробно. Не ленись, мой милый Плетнев, и пиши мне об этом; тут лень – жесткость. Мальцов всегда знает мой адрес. Я сам буду в России непременно к концу мая, того требуют мои дела; а от моих дел могут зависеть со временем и чужие пользы. Мало остается тех, для кого (кроме дел) есть охота возвратиться в Россию. И то с каждым днем меньше. Прощай! Твой Соболевский.