Светлый фон

Размышляем дальше. В. Марамзин собирал стихи Бродского, М. Хейфец написал к не-состоявшемуся собранию стихов черновик вступительной статьи. Это — преступления? Может быть — если стихи контрреволюционные, нет — если они вне политики. Хейфец получает на суде четыре года лагерей плюс два года ссылки — опять все за того же Бродского. То есть фактически за то, что судебная ошибка 1964 года не признана ошибкой и продолжается десятилетие спустя. Если бы кто-нибудь задумал скомпрометировать советское судопроизводство и, кроме того, органы безопасности, он не придумал бы ничего лучшего, чем эти два суда, 1964 и 1974 годов. Неужели наши майоры не понимают этого? Понимают. Только наплевать им на советский суд, и на органы, в которых они служат. Им бы свою карьеру делать! Или они бессильны сопротивляться чьим-то приказам?

А вот дело Виктора Некрасова. Видный советский писатель — ветеран Отечественной войны, автор одной из лучших военных книг «В окопах Сталинграда», переведенной на десятки языков. Год за годом его травят, с шумом и хамством изгоняют из Москвы, обыскивают его квартиру, исключают из партии. Потом принуждают уехать за границу. Некрасов написал письмо под точным заглавием: «Кому это нужно?» В самом деле — кому? Только противникам советского режима.

В 1970 году я задал тот же вопрос, выступая с речью над гробом умнейшего ученого, одного из лучших историков русской литературы — Юлиана Григорьевича Оксмана. Много лет он вкалывал банщиком в лагере, потом, вернувшись, печатался только под псевдонимами, и вот умер, а имя его до сих пор под запретом, и теперь этот запрет возобновили. Что он совершил, вернувшись после реабилитации из лагеря, — организовал заговор против советского строя? Бросал бомбы? Писал памфлеты? Ничего не совершил. Есть у Буало, в его «Первой сатире» известная строка:

Je nomme un chat un chat et Rolet un fripon.

Je nomme un chat un chat et Rolet un fripon.

(Я называю кошку кошкой, a Роле — мерзавцем.)

Преступление Ю.Г. Оксмана в том, что он назвал кошку кошкой, и мерзавцем — Лесючевского. А я, произнося надгробное слово, спрашивал: «Кому это было нужно, чтобы Юлиан Григорьевич Оксман ушел, не написав всех книг, которые он должен был написать и которые созрели в его голове? Кому это было нужно, чтобы русская культура не получила от Оксмана всего, что она ждала от него и могла, должна была от него получить? Сегодня мы зароем в этой могиле огромные знания, прекрасный художественный вкус, десятки ненаписанных книг. Кому это нужно?» И еще я тогда сказал: если бы на интеллектуальной энергии, которая у нас уходит в песок, можно было строить гидростанции, мы бы создали тысячи Братских ГЭС. Кому нужно такое чудовищное расточительство?