Второй лист письма утрачен, но из следующего письма ясно, что папа просит Нину Герасимовну подыскать ему комнату.

А на первом листке этого письма есть очень важная приписка: «А стихи я все-таки пишу».

В Ленинграде 22 сентября папа заболевает дифтеритом и шлет Нине Герасимовне телеграмму о необходимости для нее противодифтеритной прививки. (Этой телеграммой подтверждается, что перед Ленинградом папа жил какое-то время у Нины Герасимовны.) В больнице папа написал стихотворение о разлуке с Тоней и, боясь, что ему не разрешат забрать свои бумаги из инфекционного отделения, посылает его в письме к маме.

Утром 26 сентября папа уже «на воле».

Пройдут годы, минует десять лет, и на мамин адрес папа напишет Нине Герасимовне еще одно письмо. Интонации его также невеселы, оно написано на переломе жизни Тарковского, в роковом сорок седьмом году.

3 февраля 47. Ашхабад, ТССР, Степная, 18, Союз Советских Писателей, мне. Дорогая, милая Нина Герасимовна! Видит Бог, как я помню Вас и дорожу Вами, – а что не пишу, то виновато то состояние, в котором я пребываю: иначе, чем полное обалдение, его не назовешь. Очень я, что-то, устал сам от себя, от моего Махтумкули и от всего на свете. Махтумкули безумно труден для перевода, гениален и дается мне с податливостью стального рельса, который нужно завязать узлом. Если Вы встретите Таню Озерскую, попросите ее почитать Вам кое-что из переводов, Вы меня поймете. Не знаю, можно ли будет их издать в Москве отдельной книжкой, но мне этого очень бы хотелось из многих соображений (Боже, как я неграмотно пишу!): гл<авным> обр<азом> – финансовых, потому что тут жизнь безумно дорога (я без карточек) и жизнь мне стоит столько, сколько я зарабатываю. Что у меня делается в Совписе с моей книжкой (собственной) я не знаю, вероятно – она прихлопнута окончательно. Ну и Бог с ней. Хоть бы скорей кончить работу! А тут очень хорошо, солнце, 26 градусов, скоро будут цветы: их уже будто видели. Напишите мне что-нибудь ласковое, потому что мне невмоготу одному на краю света. Я Вами очень, очень дорожу. И мои пристрастия всегда с Вами. Простите меня, старика, и не сердитесь за молчание! Целую Ваши ручки. Что с Липскеровым? Он мне как-то в конце февраля снился: будто в белой чалме и играет на скрипке, и будто это значит, что он умирает. Еще целую ручки. Ваш Арсений. Я потерял Ваш адрес и пишу через Марусю. Напишите его мне!

3 февраля 47.

Ашхабад, ТССР,

Степная, 18,

Союз Советских Писателей, мне.