— Что-то давно нет трамвая! — сказал Фаустов и с такой злостью поглядел на меня, точно я был вагоновожатым.

— Вот ведь в чем дело, — продолжал Грызун, совершенно не реагируя на реплику Фаустова. — Главная их беда — двадцатые годы. Эта набившая оскомину упрощенная цветовая гамма, возмутительная элементарность. Можно ли, посудите сами, передать такими скудными средствами многообразие нашей жизни?!

И развел руками, как бы извиняясь, что лучшего и более точного определения он не придумал.

Трамвай, как назло, повернул к цирку, унес надежду Фаустова на спасение.

— Куда запропастился транспорт! — вздохнул старик.

— Придет, — успокоил Грызун. — Беда «Круга» в непонимании сущности реализма.

— В понимании, — буркнул Фаустов.

Грызун пошевелил усами, мысленно взвесил сказанное.

— Пусть по-вашему. В неверном понимании главного в искусстве.

— Знать бы, что есть главное! — сказал Фаустов печально.

— Не прибедняйтесь! — воскликнул оппонент. — Зачем эквилибристика словами?! Названное тогда реализмом — реализмом даже не пахнет.

Фаустов бросил под язык таблетку, мне стало за него тревожно. Теперь я сам нетерпеливо высматривал трамвай.

— И кто же реалист, по-вашему, если не секрет? — хмуро спросил Фаустов.

— Их много.

— Рублев?

— Не будем трогать Рублева, — сказал Грызун. — Это другая эстетика.

— Может, Павел Кузнецов или Наталья Гончарова? — Фаустов нарывался.

— Ишь чего захотели! — погрозил пальцем Грызун. — Нет, уважаемый Николай Николаевич, вся эта компания для меня из одного улья. Вся!

Фаустов вздохнул:

— Мне, непрофессионалу, трудно спорить со специалистом, но в литературе... Для моего разумения, конечно, если это возможно...