Я закивал, Лозинский комментариев не требовал, он был значительной фигурой, а «Божественная комедия» в его переводе всегда стояла на моих книжных полках. Да и не только Данте! Его «Гамлета» я держал рядом с «Гамлетом» в переводе Пастернака.

Во втором ряду сидели Александра Ивановна Федорова, «подружка» Иды Моисеевны, библиотекарь, — я быстро и не очень тактично переключил Иду Моисеевну на моего героя. Следующим был Калужнин. «Ваш интерес», — сказала она. За ним Александр Фроман, поэт, детский писатель, переводчик Фейхтвангера, Киплинга, Бараташвили, автор известной песни «Далеко, далеко за морем», которую я всегда считал старинной народной.

— Есть и такая форма счастливой памяти, — вздохнула Ида Моисеевна: — Если песня принимается людьми, то становится их собственностью, это замечательно!

Дальше Анна Андреевна Ахматова, режиссер Сергей Эрнестович Радлов, молодой Евгений Львович Шварц — впрочем, здесь все молодые, до старости им еще годы и годы, по крайней мере тем, кто пережил тридцатые и войну. Последними в этом ряду оказались Николай Чуковский, прозаик, сын Корнея Ивановича, и Зиновий Хацревин, писатель, погибший смертью храбрых в Отечественную под Ленинградом.

Закончив ряд, Ида Моисеевна делала паузу, вздыхала, — каждое имя было из списка ее личных потерь.

Даже часть карточки, первая половина, перечисленные, названные и объясненные имена наполняли меня дополнительным уважением к Калужнину: он их знал, был с ними! Каждое лицо воспринималось как часть истории и культуры.

В нижнем ряду сидели сестры Иды Моисеевны: Лиля и Фредерика Наппельбаум, первая еще школьница, в будущем поэтесса и переводчица, живущая теперь в Москве, вторую же тогда поэт Константин Вагинов назвал «музой „Звучащей раковины“» — так одарена она была.

При имени Вагинова, а тем более его портрета здесь, я вздрогнул, — это он был, как и Кузмин, одним из самых любимых поэтов Фаустова (казалось, уже забытый, но в последние годы все чаще и чаще упоминаемый в поэтической среде, иногда в ряду гениальных, рядом с Хлебниковым).

Поэт-обериут, член «Объединения реального искусства», друг Николая Заболоцкого, Даниила Хармса, Александра Введенского, Николая Олейникова — поэтов выдающихся, погибших в уже недалеком тридцать седьмом, — сам же спасшийся от репрессий благодаря ранней своей смерти. Не могу сказать, что я до конца понимал поэзию Вагинова, но пытался понять. Его книгу «Опыт соединения слов посредством ритма» я брал у Фаустова и полностью ее перепечатал. Было нечто необъяснимое, но притягательное в ней.