Позже известный врач объяснял мне, что это могут быть какие-то застарелые следы мозговых кровоизлияний. Но генерал Калугин, убежденный, что Сахаров был убит, объяснял все со знанием дела: у КГБ был желтый порошок, вызывавший острую сердечную недостаточность. Достаточно было нанести его на дверную ручку, или, скажем, на ручку машины и дождаться, пока жертва откроет дверь и сядет в машину. Так был убит один из ирландских террористов, который начал давать показания о восточно-европейских источниках оружия.

Раппопорт утверждал, что никаких органических изменений, которые приводят к быстрой смерти, у Сахарова он не обнаружил.

Я не делаю никаких выводов, потому что могла быть и другая причина – сердце у него было резко увеличенным.

Елена Георгиевна не хотела говорить на эту тему. Она была, в отличие от большинства диссидентов, очень умна и очень непроста. Возможно, мы никогда не объясним причины ее нежелания говорить о смерти Андрея Дмитриевича. Но именно поэтому мне особенно дорого то, что она написала в конце жизни.

Елене Георгиевне как-то задали вопрос: «Как на вас повлиял Андрей Дмитриевич?» – и она ответила: «Да никак». Вот это мне кажется чистейшей неправдой. Андрей Дмитриевич увел ее в совсем другой мир. И я не имею в виду мир диссидентский. Я подразумеваю мир русской интеллигенции, мир высокой русской культуры и нравственности. Характерным в этом смысле оказался выбор Елены Георгиевны темы своих последних воспоминаний. Именно в последней книге проявилось то важное, что было у Елены Георгиевны, что стало естественным благодаря Андрею Дмитриевичу.

В жизни Елены Георгиевны было три круга людей, по меньшей мере, очень важных и близких для нее. Ее мать, отчим и их коминтерновский круг, она следила за ним, благодаря этим знакомствам ездила в Париж. Но она написала о них только в части воспоминаний о своих детских годах – не об их биографиях, судьбах, работе. А ведь это были такие популярные тогда сюжеты: незаконный арест и расстрел отчима, двадцать лет в лагерях выжившей обожаемой матери.

Воспитывали Елену Георгиевну сестры Суок и весь уцелевший московско-одесский круг: И он был так интересен по тем временам: Шкловский, Багрицкий, Олеша. У нас с ней был общий знакомый, Валентин Валентинович Португалов – поэт, вернувшийся с Колымы. Елена Георгиевна любила вспоминать о Вальке Португалове, который бегал к ним в Кунцево, в дом Багрицкого… Для нее эта среда – самая близкая, родственная. И на эту, казалось бы, увлекательную тему, времени у нее не хватило. А уж как любили тогда писать о якобы замолчавшем Юрии Карловиче Олеше – авторе такой популярной когда-то книги «Ни дня без строчки», на самом деле раз в год писавшего вполне приспособленческие пьесы, которые ставили по всей стране и печатались в журнале «30 дней».