В истории литературы есть тексты случайные и неслучайные, вырастающие из подготовленной культурной почвы или возникающие внезапно, падающие как снег на голову.

Психологический роман все равно пошел бы своим путем, даже если бы автор «Героя нашего времени» погиб на дуэли на два года раньше. Явление «Горя от ума» необъяснимо из ближайшего контекста, автор одного произведения так и унес его тайну в могилу.

Аналогично в двадцатом веке. Военная, деревенская, бытовая и диссидентская проза шли плотными колоннами, основывались на принципе кооперации и разделения труда, делили славу, успех и преследования.

«Москва – Петушки» стали беззаконной кометой в кругу расчисленных светил. Если бы рукопись поэмы исчезла до ее публикации, эту дыру в пейзаже заполнить было бы нечем.

Может быть, смысл явления Венедикта Ерофеева в том, чтобы заподозрить дар в любом похмельном уличном встречном.

– А ты, Веня? Как всегда: Москва – Петушки?.. – Да. Как всегда. И теперь уже навечно: Москва – Петушки…

– А ты, Веня? Как всегда: Москва – Петушки?..

– Да. Как всегда. И теперь уже навечно: Москва – Петушки…

Марк Липовецкий Кто убил Веничку Ерофеева?[903]

Марк Липовецкий

Кто убил Веничку Ерофеева?[903]

…Эстетический опыт нацелен на то, чтобы сделать потерянность постоянной[904].

1

Гениальность «Москвы – Петушков», пожалуй, состоит в том, что перед нами единственный в своем роде детектив. Читателю предоставлен труп героя (или автора?), и от разгадки этого убийства зависит понимание как всей поэмы, так и стоящего за ней философского эксперимента. Недаром Ерофеев вполне сознательно возбуждает ассоциации с другим знаменитым метафизическим детективом – «Царем Эдипом»: перед Веничкой появляется Сфинкс, загадывающий абсурдистские задачки, а сам Веничка немедленно отождествляет себя с Эдипом (детективом/преступником, не знающим о собственном преступлении):

…там в Петушках, – чего? моровая язва? Там кто-то вышел замуж за собственную дочь, и ты…? – Там хуже, чем дочь и язва (107)[905].

…там в Петушках, – чего? моровая язва? Там кто-то вышел замуж за собственную дочь, и ты…? – Там хуже, чем дочь и язва (107)[905].

Однако, как ни странно, несмотря на обилие интерпретаций поэмы, центральный для детектива вопрос: кто же убийца? – остается открытым. Даже если считать убийство Венички чистым всплеском абсурдистской агрессии, то необходимо понять, какие именно силы порождают эту агрессию. Обратим внимание и на то, что сам автор предполагает точный ответ на вопрос об убийцах, говоря: «Я сразу их узнал, я не буду вам объяснять, кто эти четверо» (124). Нежелание объяснять понятно – так создается детективная интрига – и кроме того, оно вполне согласуется с апофатической логикой отказа от утверждения, позаимствованной Ерофеевым у Псевдо-Дионисия Ареопагита.