«Клей», вероятно, служит для закрепления ингредиентов, как лак в двух предыдущих коктейлях.

Наконец, эстетика напитка усиливается регламентацией рецептуры, которая заключается в том, что «все это неделю настаивается на табаке сигарных сортов»: сигара в культуре является атрибутом скорее мужского, нежели женского облика.

Напоследок стоит обратить внимание на финал размышлений о «Сучьем потрохе»:

Уже после двух бокалов этого коктейля человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет.

Уже после двух бокалов этого коктейля человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет.

А. Плуцер-Сарно справедливо усматривает в этом фрагменте аллюзию на текст Евангелия[1230], однако в дополнение к новозаветному подтексту можно отметить мотив появления неестественной богатырской силы, коррелирующий с семантикой маскулинно-фольклорного напитка.

Итак, «Сучий потрох» – «былинный» коктейль, в котором к фольклорности примешана новозаветность; он транслирует маскулинную эстетику и обращен скорее к темам физиологического дискомфорта и физической силы, чем к воспетой в поэзии женской телесности, как в «Слезе комсомолки».

* * *

Четыре коктейля главы «Электроугли – 43‐й километр», таким образом, формируют своеобразный алкогольно-лирический цикл, в котором по правилам «словесной выпивки» с каждым коктейлем повышается «художественный градус»: все начинается с довольно простого «Ханаанского бальзама», состоящего из трех ингредиентов, далее читатель открывает для себя «Дух Женевы», чуть более сложный и содержащий четыре компонента, затем следует изысканная «Слеза комсомолки», состоящая из шести компонентов, и завершается цикл «Сучьим потрохом», также состоящим из шести ингредиентов, но впоследствии настаивающимся на седьмом – табаке. Вслед за опьянением героя – и буквальным, и пародийным, эстетическим, такое же опьянение должны, по-видимому, испытать разной степени пытливости читатели, старающиеся вникнуть в тонкости рецептуры и обнаружить хоть какое-то логическое начало, говорящее о закономерности таинства приготовления коктейлей.

Из этой точки хочется еще раз вернуться к рецептам и сформулировать несколько наблюдений. Во-первых, если и говорить об определенном виде искусства, то коктейли, конечно, ближе всего к поэтическому творчеству. Все рецепты из главы «Электроугли – 43‐й километр» записаны в столбик; они, по замечанию Ю. Б. Орлицкого, наряду со строками, состоящими из ряда точек, и графиками потребления алкоголя, эквивалентны строфам[1231]. В последних двух коктейлях поэтичность педалируется на фонетическом уровне: в «Слезе комсомолки» слова «лаванда», «вербена», «вода», «зубной» и «лимонад» построены на сонорных и на звонких согласных и делают коктейль наиболее мелодически окрашенным из всех четырех; в «Сучьем потрохе», напротив, превалируют глухие и шипящие согласные. Наконец, как уже было неоднократно отмечено, в языки описания коктейлей в основном включены цитаты, привнесенные из поэтических текстов.