И вот мы вылетели из аэропорта Гатвик, захватив с собой подарки для узников совести и записную книжку со множеством интересных телефонных номеров, и думали, как нас встретят в Москве. Два года назад советская проправительственная газета объявила меня «штатным сотрудником британской разведки», а всего лишь четыре месяца назад американский журналист был арестован на улице по обвинению в шпионаже. Мне бы не хотелось, чтобы офицеры советской таможни прошлись по моей записной книжке, досматривали мой багаж с подарками для семей заключенных диссидентов или нашли предназначенную для Сахарова открытку с рождественскими поздравлениями, подписанную Маргарет Тэтчер. Я размышлял, какую тактику мне избрать, если КГБ начнет изучать мои вещи одну за другой и просматривать страницу за страницей, как это было на границе в Бресте в 1966 году. Надо ли мне возражать и сопротивляться? Применят ли они силу? Главное, не волноваться. Таможню мы прошли гладко. И вскоре после ужасного обеда в «Космосе» сквозь строй безвкусно одетых проституток мы вышли в московскую зимнюю ночь. Было 20 градусов, поэтому мы надели шубы и несколько комплектов белья. Такси не было, но мы нашли машину, водитель которой согласился отвезти нас на Красную площадь и обратно за пятьдесят рублей — огромную сумму по тем временам.

Когда мы с моим сыном Джеймсом оказались около полуночи на Красной площади, для меня это был миг великой радости. Яркий свет прожекторов отражался на снегу. Было светло как днем, и я ощутил это мгновение как триумф, хотя бы потому, что мне удалось оказаться здесь, в стране, к которой я питал теплые чувства и чью политическую систему так критиковал. Я не думал о том, изменится ли здесь что-нибудь или нет, впереди меня ждала интересная неделя и возможность придать крошечное ускорение демократическому процессу, если таковой происходит.

На следующее утро я встретился с Ларисой Богораз, вдовой Анатолия Марченко. Путь к ней казался бесконечным, я был не в своей тарелке из-за нестерпимого холода, а также потому, что это был мой первый день в России. На Ленинский проспект, где жила Лариса, мы выехали из гостиницы «Космос» с моими сыновьями Джеймсом и Вильямом, передвигавшимся на костылях, потому что у него была сломана нога, а также с их другом Саймоном Вулфсоном; с собой мы везли подарки — чемоданы с теплой одеждой для тех, кто все еще находился в лагерях. Лариса встретила нас очень гостеприимно, но еще не прошло и месяца с тех пор, как ее муж умер в чистопольской тюрьме, поэтому лицо ее было скорбным. Ее двенадцатилетний сын Павел выглядел совсем мрачным. «Я думаю, теперь все должно улучшиться, — сказала Лариса. — Но Павел считает, что этого не произойдет. Все будет совсем наоборот».